— Вполне. А ты?
— Я немножко свихнулся.
— Ну, это пройдет. Мы оба встали.
— Мне нужно тебе кое-что рассказать, — сказал он.
Когда мы нашли укромное местечко, чтобы поговорить без помехи, он посмотрел на меня долгим взглядом и сказал:
— Джо убит, Олсон тяжело ранен, и знаешь этого дурацкого лейтенанта, который поехал с нами? Он еще так весь подергивается и подпрыгивает… Так вот, он остался цел, и я тоже.
Немного помедлив, он продолжал:
— Вот что я хотел тебе сказать. Джо ведь это сделал для меня. Я целых девять дней ни с кем не разговаривал. Никто его не знает, но мы-то с тобой знаем его, и поэтому я тебе скажу. Я до сих пор не понимаю, какая чертовщина там произошла, но только он вдруг повалил меня на землю, и я услышал отчаянный грохот. Словно все черти ада вырвались на волю, и этот чудовищный грохот долго стоял у меня в ушах — то тише, то громче, то тише, то громче. Потом вдруг наступила полная тишина, и вот я вижу — Джо сидит на земле, уставившись в траву. Левую половину лица у него оторвало, и всю левую руку от плеча — только кость да куски мяса болтаются, а нога обнажена и залита кровью. Олсон бегает кругом, прихрамывая, весь изрешеченный шрапнелью, а этот дергающийся лейтенантик — он-то целехонек, и я цел остался.
Виктор замолк на минутку, потом снова заговорил:
— Я немножко повредился в уме. Не знаю, как мне быть с Джо — ведь он теперь мертвый. А тогда гляжу я на него, но то, что передо мной, совсем и на Джо непохоже. И все-таки это был он — сидит и смотрит на меня. Меня чуть не стошнило, но я сдержался и виду не показал, так что он и не знал, какой страшный у него был вид.
— Перепугал он меня до смерти, — продолжал Виктор. — Вдруг говорит, чтобы я присел рядом с ним на минутку, но ты бы видел его лицо, когда он через силу заговорил: «Недурно мы тогда позавтракали в Чикаго, верно?» — сказал он. Тут он засмеялся. Но это не было похоже на смех. Скорее он громко заплакал. Потом перестал плакать и попросил передать «трепещущей девице», что он ее любит. И тебе просил передать, чтобы ты не забывал, — это все, что он сказал: «Пускай не забывает», — так что ты, верно, знаешь, о чем он говорил. Потом он мне сказал про Доминика — да-да, я уже знаю, что Доминик убит. А потом стал просить, чтоб я спел ему эту песню, и, черт возьми, я сел рядом с ним и решил попробовать спеть свою песню. Но голос меня не слушался, и я просто стал ее говорить. Но только я успел сказать: «Все зовут меня „красавчик“», — как вдруг Джо зашептал: «Бен, Бен!» — и тут же стал задыхаться, задергался, напрягся весь, хотел, видно, протянуть еще хоть минутку — и затих. Вот так умер Джо Фоксхол — где-то он теперь?