После таких слов Колька и сам было «исполнился мужества и презрения к смерти». Даже подумалось ему: на фронт бы удрать от родителей и стать настоящим солдатом. Тогда-то вот отец наверняка смягчится, а мать перестанет лицемерить и зальется искренними слезами…
Хотелось Кольке еще помечтать об этом и хоть в мыслях заставить родителей сжалиться над собой. Но тут взгляд его зацепил мелкий, слепой заголовок: «Ликвидация германского землевладения в России» — и Кольке сразу мечтать расхотелось. Взглядом жадно потянулся за строчками, смысл которых явно касался Кестеров, а стало быть, трогал и Колькину судьбу:
«Правительством опубликованы Высочайше утвержденные три положения Совета Министров, касающиеся частью ограничения, а частью и полной ликвидации немецкого землевладения. Всем подданным стран, ведущих с нами войну, не только воспрещено впредь приобретение земель в России, но, кроме того, закон предписывает им полностью ликвидировать свои земельные владения в течение шести месяцев, а свои права на землю, вытекающие из аренды, — в течение года. К особым категориям отнесены немцы, принявшие после 1 января 1880 года русское подданство, а равно и их потомство. Всем им также воспрещено впредь приобретение земель в собственность и в пользование на пространстве всей России. Исключение сделано только для лиц, принявших православие до 1 января 1914 года, и для тех, которые запечатлели свою непоказную преданность России боевыми подвигами».
Никакого православия Кестеры не принимали — это Кольке доподлинно известно. Да и католическая вера, кажется, едва теплилась в этом доме. Лишь Берта чаще других вспоминала своего католического бога. Иван Федорович и сам полузабыл всевышнего, и детям редко напоминал о нем.
— Так что же это выходит? — встревожился Колька. — С земельки-то с этой согнать могут, значит, коли закон такой вышел.
И понеслись мысли одна за другой — чем дальше, тем страшнее. Ведь ежели землю отберут, разорится отец моментально. Может, предупредили его, а может, уже и отняли землю, паниковал Колька, вспоминая совсем озверевшего отца. Да и мать какая-то не такая стала…
Словом, раздумавшись, Колька до того встревожился, что и отцовские побои отошли куда-то в сторону, а первая забота — о земле. У матери ни о чем спрашивать не стал — сама бы она обо всем рассказала, да либо не знает ничего, либо говорить не велено.
Теперь ведь война — о многом не велено вслух-то говорить. Слышал Колька еще в гимназии, правда, глухо слышал, будто из-под земли, что дела на фронте идут совсем не так, как пишут о том в газетах и журналах, что там будто бы наши солдаты не хотят за царя воевать, а их заставляют. И здесь, в глубоком тылу, всюду шпики подслушивают да жандармам обо всем доносят.