Не стал дед противиться настоянию сына, хотя и поспешности его не понимал, и упоминание об отце Василии не одобрил в душе. Благословил он ратника, распрощались все, как полагается, и ушли.
А у Макара в душе творилось что-то неведомое и вроде бы неожиданное. Конечно, радости предстоящий отъезд не вызывал. Но и ни страха перед грядущим, ни горечи расставания с родными, ни сожаления о покидаемой мирной жизни — ничего такого он не испытывал. А витало над всем этим какое-то незнакомое и непонятное облегчение. Он долго не спал и не вдруг сообразил, с какой стороны явилась к нему эта легкость в столь не подходящий, казалось бы, момент.
Дарья всю ночь лила слезы, не давая подушке просохнуть, и это «отпевание» еще настойчивее торопило Макара выбраться из родной избы. Он до мельчайших подробностей вспомнил момент, как ужалил Кестер инженера Зурабова за то, что тот будто бы прячется здесь, в шахте, от призыва в армию. Как взбеленился Яков Ефремович от этих слов, как схватились они за пистолеты, как разнимали их, что говорил потом Зурабов — все вспомнил. И хотя сам он ничего не предпринимал для отсрочки призыва, где-то подспудно гнездилось в нем непонятное и почти неуловимое чувство неловкости, этакой пришибленности. Может, оттого манило его одиночество, оттого и на охоту из хутора сбежал…
В город выехали они с Дарьей до́ свету, словно бы воровски. Ребятишек будить не велел Макар. Влез на полати, на Зинку с Федькой поглядел пристально и, не тревожа их прикосновением, попятился назад, путаясь обутыми ногами в большой ватоле. После того протопал в горницу, склонился над зыбкой и, разгладив усы, едва коснулся губами нежной Патькиной щеки.
Зинка остается хозяйкой в доме. Ежели неустойка выйдет в ее хозяйских делах либо с Патькой не сумеет справиться, тогда пошлет Федьку к Настасье — на выручку ее позовет.
В розвальнях, заваленных сеном, лежал Макар по-барски — конем правила Дарья. Всю дорогу дивилась она поведению мужа. То он вскакивал и обнимал ее, то принимался неловко, неумело целовать заалевшие от морозца щеки, клещом впивался в мягкие губы и все уговаривал Дарью не ехать с ним на станцию, а довезти лишь до города и сразу вернуться домой.
Где-то на полдороге согласилась она с доводами мужа о том, что лишние часы толкотни на сборном пункте, ожидания отправки на станции ничего хорошего ей не принесут, а ребятишкам до поздней ночи одним бедовать придется.
Рассвет подступился незаметно, и был он серый, неуловимый какой-то, тягостный. Низкие лохматые тучи медленно плыли с запада, словно бы нехотя роняя крупные редкие снежинки. Так же серо́ и тоскливо было на душе у Дарьи. Хоть и согласилась она не провожать мужа до отправки эшелона, но сделала это вопреки своей воле и незаметно для себя искала какую-нибудь зацепку, чтобы отказаться от этого уговора.