«Я критикую тебя, потому что ты мне небезразлична, — утверждал мой любимый, — Если бы ты была посторонним человеком, я б кивал и отпускал тебе комплименты, поскольку мне было бы все равно, что ты одета, как чучело и говоришь ерунду». Он был убежден: его святой долг — жестоко раскритиковать каждый мой шаг, который он считает неверным, и со скандалом стащить с меня ту или иную вещь, уродующую мой светлый образ в его глазах.
«Кто еще скажет тебе правду?» — любил повторять он. И мое утро начиналась с правды о моем неправильном режиме дня, плавно перетекало в правду о моем нездоровом питании, а впереди меня ждало еще очень много «правд», включавших и мою черную неблагодарность по отношению к своему Пигмалиону. Последнее тоже было истиной чистой воды, ведь мой создатель совершенствовал меня не покладая рук, уча правильно излагать свои мысли и заставляя есть полезные каши. И многими из его советов я пользуюсь до сих пор. Правда, на расстоянии — в безопасном статусе постороннего человека, которому можно сказать радостный комплимент при встрече.
Да, он был чаще всего прав, но, живя с ним, я страдала от перманентной передозировки горькой правды о себе самой. Она постоянно портила мне настроение, доводила до слез, заставляла чувствовать себя ничтожной и несчастной. Но, прежде всего, она была ложью — уже потому, что, как бы несовершенна я не была, я не состояла из одних несовершенств!
И настоящая правда в том, что нет ни горькой, ни сладкой правды. Есть только одна, — смешанная из них двоих. Но даже если горечи в ней неизмеримо больше, нужно одеть ее в приемлемую для осязания капсулу. Иначе человек просто не сможет это проглотить, — раздражение, боль, обида, мгновенно затмят для него саму истину!
«Хочешь поругать, сначала похвали», — сказал персонаж известной пьесы. Но по замыслу драматурга, над его репликой следовало смеяться. И начиная с младших классов, стоило мне произнести фразу на украинском языке, все родственники начинали дружно хохотать над моим произношением, а впоследствии эту традицию подхватили педагоги и сокурсники, утверждавшие, что с «таким украинским» я могу делать отдельный клоунский номер.
Итог: заставить меня говорить на «рідній мові» невозможно даже под угрозой выселения из страны. Я зареклась делать вечеринки, с тех пор как та же Наташа раскритиковала последнюю из них в пух и прах. А сама она впала в месячную депрессию, после того, как, вняв ее требованию «правды», я таки передала ей «конструктивную критику общества» по поводу ее профессиональной певческой деятельности.