Но однажды получилось так, что удачно выпала небольшая, примерно с пол часа пауза. Никуда Розе не надо было спешить, а Сабина должна вернуться только через час, и они с Эмином лежали в постели, молча некоторое время смотрели друг на друга, бездумно улыбаясь, как люди временно чувствующие себя абсолютно счастливыми.
— Какое у тебя красивое имя, — сказала она медленно, лениво выговаривая слова, целуя ему руки, — Эмин, — и повторила еще медленнее, будто смакуя каждый звук этого милого имени, — Эмин… Со мной в училище мальчик учился, Эмиль звали.
— И что? — насторожился он, подозрительно поглядывая на нее, улыбка моментально сошла с его лица.
Она тихо, воркующе засмеялась.
— Какой же ты еще мальчишка! Что, что? Ничего. Отучился, пропал, исчез… Только имя осталось. Ты что надулся, дурачок?
— Ничего, — буркнул он.
— Эмин… Эминчик, — ласково проворковала она. — Ты меня любишь?
— Это имя мне покойный дедушка дал, папин папа. Он тоже работал в типографии, как мой отец и старший брат. Он видел самого Мамед Эмина Расулзаде, и даже как-то разговаривал с ним.
— Это революционер что ли? — спросила она.
— Ну, можно, наверное, и так сказать. Государственный деятель. В честь него меня дедушка и назвал.
— И интерес к истории у тебя отсюда, — дополнила она.
— Не знаю, — сказал он. — Надо же чему-то учиться в школе. Многие ничему не учатся, ко всему равнодушны, строят из себя… А мне история нравится. Надо же знать… хотя бы свою историю…
— Да, да, — рассеянно согласилась она, проводя пальцем по его носу, по щекам, которые уже требовали бритвы, по губам, приговаривая:
— Большой с горбинкой нос, тонкие чувственные ноздри, большие глаза, темно-карие…
— Черные, — поправил он.
Она внимательно поглядела ему прямо в глаза. Он выдержал её взгляд, не моргая.
— Темно-карие, — повторила она. — Поправка не принимается. Надо знать свою внешность, молодой человек.
— Ладно. Пусть будут темно-карие, мне все равно.
— Длинные, длинные ресницы… Ой! Посмотри, в самом деле, какие у тебя длинные ресницы… Впору девушке.
— Посмотреть?
— Пухлые, чувственные губы, — продолжал она.
— Опухшие, — уточнил он, — от твоих засосов.
— Пошел к черту! — шутливо рассердилась она, отталкивая его. — Не нравится — вообще не буду целовать.
— Нравится, — сказал он. — Очень.
— Низкий обезьяний лоб, — продолжала перечислять она.
— Неправда. Лоб как лоб.
— Несколько еле заметных следов от фурункулов, — она, увлекшись, стала профессионально изучать кожу его лба. — Я тебе говорила, чтобы ты поначалу протирал спиртовым раствором? Ты не делал?
— Ладно, оставь. Что, портрет готов?