- А здесь, на Мерилайнде, я могу провести свой отпуск?
- Во-первых, это уже второй твой вопрос. Выходишь из регламента, мой милый. А во-вторых, любой пациент может здесь остаться, только в санаторном корпусе. Но учти: шифром подземных хранилищ владеют всего несколько человек. Они неподкупны. Так что партизанщина здесь не пройдет. Ну как, остаешься?
- Подумаю. Мы увидимся утром?
- Лучше попрощаемся сейчас. Вечером я улетаю на материк.
- Прощай, Сидней Дж.Мясокомбинат.
- До свидания, Дан.
Доктор Уэда проводил бывшего пациента до дверей, хотел подать руку как-то не получилось. Похлопал его по плечу, вышло еще хуже покровительственно, чуть ли не высокомерно. Запер за Даном дверь и вернулся к рабочему столу, вконец раздосадованный. И тут уже окончательно расстроился: на маленькой панели бокового стенда был включен тумблер звукового канала внутренней связи.
Весь этот разговор мог быть кем-то услышан.
- Доброе утро, сестра. Меня не выпускают без повторного снимка - где бы это сделать, да побыстрее?
Белое платье до полу - впрочем, все работающие с донорами почему-то носят длинное. Маска до самых глаз. Королевский жест, указующий на дверки бокса, - ох уж эти королевские жесты, от которых разит школьным драмкружком...
Школьным? Прозрачный хвостик какой-то ассоциации. К чертям! Кончать все эти процедуры, и - хоть на Марс, хоть в Тускарору. А весь этот заповедник с его Уэдами, царственными павами в кринолинах, со всеми консервированными двойниками и главное - с этой неповторимой, спе-ци-фи-чес-кой атмосферой пусть себе катится в тартарары. С самого начала можно было бы внюхаться, что за атмосфера здесь царит. Чванство и безграничная самоуверенность. Этакие боги, дарующие простым смертным вторую жизнь! И ничего удивительного, что во главе этого консервного завода стоит Сидней. Вот что бывает, когда самая серейшая посредственность становится главой фирмы, фирма начинает чувствовать себя Олимпом. И вот приходишь на такой Олимп с чистым сердцем и предлагаешь свои руки, не такие уж неумелые, и свою голову, тоже ничего себе, и свое время - а тебе...
Огромный и непостижимо легкий шлем бережно опустился на голову и заставил вжаться в кресло. Стало тепло и уютно, словно на плешь уселся громадный ангорский кот. И даже монотонный гул какого-то насоса воспринимался как мурлыканье. Вот и сигнал: "сосредоточиться". Нет, не получится записи и сегодня. Нельзя делать снимок в состоянии раздражения.
А ведь когда он снимался раньше, года три назад, то одно приближение этого электронного "кота" приводило Дана в состояние какого-то доброжелательного, чуть ли не умиленного покоя. С легким сердцем он отключался от всего, что лежало за пределами его молодого, сильного, умного тела. Но в этом покое не было ни расслабленности, ни идиотской самовлюбленности, - совсем наоборот: мозг подчинялся сосредоточенной готовности послать всего себя кому-то в дар, и это состояние, пожалуй, могло быть сравнимым только с чувствами созидателя, отправляющего свою новую модель в открытый космос, - та же максимальная самоотдача, только без примеси естественной тревоги.