В ответ Беркстед взвыл от боли, но отчаяние и страх не заглушили в Томасе все человеческое. У него не осталось ни жалости, ни терпения. Дикая, неукротимая злоба змеей прокралась ему в душу. И он локтем со всей силы нанес удар прямо по ране на предплечье Беркстеда.
Негодяй даже не смог закричать в полный голос, прежде чем осесть на землю без сознания.
Глупо было столь легко давать выход низменным инстинктам. Но времени сожалеть об этом не было, поэтому Томас оставил Беркстеда на траве и снова побежал к зданию резиденции, всматриваясь в окна наверху в надежде уловить какое-нибудь движение, любой признак жизни — чтобы понять, где искать ее, — прежде чем броситься внутрь.
В узком коридоре было нечем дышать из-за дыма. Но он низко пригнулся и бросился вперед, пытаясь сообразить, откуда шел Беркстед. Наверх, сказал Артур Саммерс. Поэтому Томас огляделся в поисках лестницы или другого способа подняться на второй этаж.
Глупо, глупо было позволить страху ослепить себя настолько, чтобы избить Беркстеда до бесчувствия. Самым идиотским образом загнать себя в тупик буйной, неукротимой ревности, поразившей его мужское самосознание. Погубить верную надежду найти ее.
Следовало тащить истекающего кровью негодяя с собой, заставить показывать дорогу там, где с потолка стекали густые спирали дыма, проникая в легкие, туманя зрение и выжигая глаза.
Томас развернул тюрбан, чтобы прикрыть рот, и тут, в задней части дома, наткнулся на подножие лестницы, предназначенной для слуг. Но верхний этаж, похоже, был полностью во власти огня. Куда ни кинь взгляд — повсюду жар, дым и оранжево-красное пламя, и он вынужден был отступить, ступенька за ступенькой, пока не запнулся и не полетел кувырком. И вот он снова стоял на улице перед домом, исторгнутый яростно бушующим огнем.
Беркстед исчез — уполз в какую-нибудь смрадную щель, из которой выполз, — так что не у кого было спрашивать, не на ком сорвать безмерную злобу.
Затем верхний край наружных стен здания начал оседать, поскольку внутренние несущие конструкции полностью сгорели. Не веря своим глазам, ошеломленный Томас стоял и смотрел — оцепенев от собственной неспособности сделать что-нибудь, — как с жалобным воем стены медленно падают внутрь дома.
На миг воцарилась странная неподвижная тишина, а следом за ней на Томаса обрушилась волна жара, и он попятился, хотя ноги его пытались идти вперед, потому что разум отказывался принимать очевидное. Он должен был войти в дом, чтобы вынести оттуда Катриону. Но там не осталось ничего, кроме огня и пылающих угольев. Не осталось дома, в который можно было бы войти.