Резиденция погибла. И Катриона тоже.
Нет. Он противился боли, разрывающей грудь. Не может быть, чтобы она погибла. Он бы знал. Он бы наверняка почувствовал, если бы она действительно погибла в огне. Понял бы, что утратил часть своей души, и утратил безвозвратно.
А у него все еще была надежда — мимолетная, но не желающая сдаваться, глупая уверенность в том, что она жива. Должна была остаться в живых. Она слишком решительная, полная жизни. Слишком молодая. Он не мог допустить, чтобы судьба обошлась с нею так жестоко.
Поэтому он, кому всю сознательную жизнь приходилось бросать вызов судьбе, не ушел прочь, а направился вдоль горящего остова здания, занимаясь тем, что умел лучше всего, — расспрашивал каждого слугу, что попадался на глаза, по крайней мере на двенадцати языках. Что он видел? Где находился? С кем говорил?
Сгорели, говорили многие. Предположительно, вся семья погибла в огне.
— Нет, — твердил он упрямо. — Артур, Шарлотта и Джордж выбрались наружу. Они были на лужайке. Я сам видел их. Разговаривал с мальчиком, с Артуром, и он сказал, что мисс Роуэн пошла в дом за Алисой. Сказала, что приведет ее. Кто-то наверняка видел их.
Но их никто не видел. Слуги качали головами и испуганно смотрели на него. Люди из компании стояли крепко, отделываясь безразличным пожатием плеч и высокомерными взглядами, — какое, спрашивается, дело туземному торговцу лошадьми до судьбы семьи их резидента?
Он оставил их в своем упрямом неведении. Если они не желают ему помочь, он справится сам. Сам узнает все, что нужно. Он всегда все узнавал. Но он потратил долгие часы, бродя по руинам, отметая одну надежду за другой, до тех пор пока не понял — больше ему ничего не сделать. Пора взглянуть в лицо правде: все, что ему остается, это держаться подальше от бездонного колодца черного отчаяния, который грозил поглотить его без остатка.
Рана была нанесена. Его сердце разорвалось пополам, и, к несчастью, в одно мгновение. Оно разрывалось медленно, в течение долгой ночи. Холод утраты забирался под кожу, один неспешный болезненный укол за другим, как мертвящий холод, что обращает в прах все живое на своем пути.
Тогда он нашел свою лошадь и сел в седло, а затем повернул на север и вскоре покинул долину Доаб. Несся в ночи, в отчаянии пытаясь ускакать от ненасытной боли беспамятства, прежде чем оно успеет схватить его и спрятать в своей утробе.