Как будто порочность, что всегда жила внутри его, сумела наконец пробиться наружу, и мрак, царящий в его душе, окрасил некогда светлую кожу.
Должно быть, эта мысль ясно читалась в ее лице, потому что Беркстед улыбнулся и укоризненно покачал головой.
— Теперь идем, и веди себя тихо, мышь. Я не чудовище.
Именно чудовищем он и был. Это Катриона знала как нельзя лучше. Просто находиться возле него, слышать его голос было достаточно, чтобы пульс разрывал ее жилы, а желудок болезненно сжался. Инстинкт кричал ей — беги!
В ушах гремели слова того кучера, Верзилы Хэма, сказанные в конюшне: «Ветераны, как же», — сказал он. Ведь он говорил о Беркстеде! Должно быть, трудно, почти невозможно, быть грумом на конюшне, если у тебя действует лишь одна рука. Неудивительно, что Беркстед выглядит столь побитым жизнью. И это хорошо.
Если она хочет остаться в живых, ей следует воспользоваться этим обстоятельством. Он не сможет удержать одновременно ее и пистолет. Ему придется выбирать.
Эта мысль немного успокоила Катриону. «Успокоила» — очень относительно, если к твоему лбу приставили пистолет. Просто она поняла, на чем можно сосредоточиться. Катриона пошарила в траве рукой в тщетной надежде отыскать что-нибудь, что могло послужить ей оружием. Палка, увесистый камень. Что угодно.
Но ничего ей не попалось.
Дуло уже не врезалось ей в лоб, но он тащил ее за волосы. Резкая боль разрывала кожу головы. Потом вдруг боль исчезла, быстро сменившись толчком пистолетного дула в мягкую кожу под подбородком, грозившим сорвать на ней всю тяжесть его гнева.
Он рывком прижал ее к груди, и в ушах зазвучали громовые раскаты его голоса.
— А теперь двигайся. Тихо, как мышка. — Он кивнул в направлении живой изгороди дальше к востоку. — И быстро. Прежде чем я уступлю соблазну свершить месть раньше времени.
Месть. Как будто это она причинила ему зло! Как будто он и вправду полагал, что это она разрушила его надежды и чаяния в Сахаранпуре, а не наоборот! Как будто он не имел никакого отношения к смерти лорда и леди Саммерс!
С запрокинутой головой — пистолет давил немилосердно — ей было трудно видеть. Но она понимала, что он движется медленно, осторожно делая шаг за шагом с ней вместе, прочь из фруктового сада, сквозь шпалеры высоких живых изгородей, уводя все дальше и дальше от спасительных стен главного дома.
Мир сузился до полосы пустого серого неба над головой, режущей боли там, куда вонзалось пистолетное дуло, звука его дыхания — или это она сама дышала так натужно? — и вони его сюртука, пропахшего табачным дымом, лошадьми и потом.