– Ее нет, маски нет! Это все! Это все, слышите! Это конец!
– Ну что ты, Серега, – подал тихий голос Леон, – еще не конец…
Светлана глядела, как он мечется от палатки к палатке, схватившись руками за кудлатые бараньи волосы – бедный Серега, оставшийся за начальника экспедиции и не уследивший самую главную находку.
– Сволочи, они знали, что у нас! Они знали, где! Это грабители! Они и правда следят за нами! Они выслеживают! Выслеживают, понимаете! Это дело серьезное… о, как же я лопухнулся! Надо было все равно отвезти маску хотя бы в Екатеринодар… и сдать там в банк какой-нибудь чертов, в хранилище, в ящик, в банковский этот чертов сейф… в ячейку… и лежала бы она там в сейфе преспокойненько!.. а я… понадеялся, что здесь тихое место, что здесь просто пустыня… что здесь одни бычки, мать их, пасутся… черт, я идиот! Я идиот! Меня повесить мало!
– Спокойно, Серега, возьми себя в руки… да, это потеря… но ведь живого человека нет, Андрона убили, а ты о какой-то золотой железяке плачешь…
Кто это сказал?.. Гурий?.. Светлана, прижав ладони к воспаленно пылающим щекам, поглядела на Гурия. Она поглядела на него впервые с тех самых пор, как они ездили на катере в Керчь – поразвлечься.
Как точно он сказал. Живого – убили. А железки, а золотишко – его еще много лежит под землей, валяется по земле. И что. Зачем люди сделали из него святыню, поклоняются ему. Зачем сражаются из-за него, убивают друг друга из-за него. Неужели людям мертвое дороже живого?!..
– Гурий, – шепнула Светлана, – ты прав, эта маска… ну ее… Сереженька, ну ты не убивайся так, это ж все должно было, значит, случиться, ты же не виноват…
Серега вцепился руками себе в волосы. Под звездами, на полынном, на йодистом морском ветру, он кричал и плакал, обвиняя себя в семи смертных грехах, а люди столпились вокруг него, пытаясь утешить – кто словами, кто молчаньем, взглядом.
И наперерез Серегиному плачу под звездным небом, наперерез горькому ветру, мешавшему запахи чабреца и водорослей, оттуда, со стороны шляха, со стороны таманских садов, прямо к обрыву, к палаточному лагерю, пережившему два ужаса подряд, сбившемуся в кучку в тревожной дикой ночи, шел худощавый поджарый седой человек в расстегнутой рубахе, с рюкзаком за плечами, шел широко и размашисто, впившись пальцами в рюкзачные ремни, прищурясь, пристально глядя вперед, и он приближался, и люди поняли – да, это к ним, это идут сюда, – и, когда он приблизился так, что можно было его рассмотреть, Серега оторвал руки от отчаянно перекошенного лица, вгляделся и закричал: