Сыч между тем рассказывал, как в седьмом часу утра полицейские, направляясь на службу и проходя Знаменской улицей, возле трактира увидели на земле эту голову, подобрали и отнесли в участок. Там она и пролежала без всякой пользы, пока не попалась на глаза Сычу. Он зашел туда совершенно случайно…
— Сюда ее для чего приволок? — устало спросил Иван Дмитриевич.
— Толкуют, австрийскому консулу голову отрубили. Думал, она.
— Кто толкует?
— Народ.
Да-а! Половина шестого только, фонари не зажгли, а молва уже весь австрийский дипломатический корпус в Петербурге под корень извела: посла зарезали, консулу голову отрубили. А приказчик табачной лавки, куда Иван Дмитриевич выбегал купить табаку, доверительно сообщил, что австрияков студенты режут. Зачем? Он и это знал: чтобы государь с ихним королем поссорились. Начнется война, государь уедет из Питера со всем войском, тут студенты и забунтуются.
Иван Дмитриевич покосился на рояль. Вестницей надвигающегося хаоса казалась эта голова. Рассматривать ее не хотелось, но все-таки краешком глаза отметил, что мужская, с бородой и усами. На чьих плечах она сидела? Что происходит?
— Забери ее, — сказал Иван Дмитриевич. — Вместе с газетой… Возле какого трактира нашли?
— «Три великана», Иван Дмитрич.
— Покажешь там. Вдруг половые признают? И сразу мне доложи.
Полицейский держал мешок, раскрыв его и прижав к роялю, а Сыч, не касаясь руками мертвой головы, на газете начал подтягивать ее к краю рояльной крышки, чтобы оттуда уронить прямо в мешок.
Ага, упала.
Облегченно вздохнув, Иван Дмитриевич достал наполеондор, найденный под княжеской кроватью, и на ладони протянул Сычу.
Тот расплылся в счастливой улыбке.
— Ох, Иван Дмитрич, балуете вы меня!
— Шиш тебе! Ты посмотри на нее хорошенько. Видишь, французская. Это ихний бывший император… Запомнил?
— Ну, — скучным голосом сказал Сыч.
— Пойдешь по церквам, спросишь, не заказал ли кто панихиду отслужить на такую денежку…
Когда Сыч и полицейский с мешком исчезли, Иван Дмитриевич просмотрел все оставшиеся газеты, которые покойный их подписчик должен был читать сегодня за ужином. О преступлении в Миллионной ничего не сообщалось, хотя пронырливых репортеров, жаждущих взять интервью у начальника сыскной полиции, с утра приходилось гонять от княжеского особняка.
Дед объяснял это тем, что Шувалов распорядился и цензура не пропустила в печать.
Позднее я проверил. Действительно, ни в одной из столичных газет ни 25 апреля 1871 года, ни в последующие дни не появилось никаких известий об убийстве князя фон Аренсберга.
Первые полосы заполняли корреспонденции о боях под Парижем: инсургенты отбивают атаки версальских войск, форт Исси переходит из рук в руки, воздушный шар, наполненный листовками Коммуны, поднялся над городом, но из-за отсутствия ветра все листовки упали на Сент-Антуанское предместье, которое и без того не нуждается в пропаганде социалистических идей. С негодованием отвергалось беспочвенное утверждение одного берлинского еженедельника, будто генерал Домбровский — русский. Нет, он хотя и российский подданный, но — поляк.