Хозяин переступил с ноги на ногу, почесал за ухом и буркнул:
— Ладно, заходите, раз вы такая грозная и красивая.
Воронцова развеселилась. Она почему-то любила попадать в такие вот запойные берлоги, где мужик в силу отсутствия существа противоположного пола позволял себе все: бросать окурки на палас, плевать на стены и подоконники, разбрасывать где попало вещи, грязную посуду и пустые бутылки.
Здесь незримо витал дух абсолютной мужской свободы: нищей, одинокой и гордой. Это не могло не импонировать некоторым утонченным женским натурам, к коим Ирина себя причисляла.
Мужичок провел ее на кухню, усадил за стол, предварительно смахнув с него на газетку шкурки от воблы, и сказал:
— Заварка вчерашняя, но если хотите, налью чаю.
— Нет, спасибо. Я к вам по делу.
— Понятно, что не чаи гонять. Я даже уверен, что знаю, по какому делу.
— Почему уверены?
— Так Борьку из сто пятидесятой вчера пришили, разве не так?
— А вы его знали?
— Кто ж своих соседей не знает! Тем более таких, как Борька.
— С чего вы взяли, что его убили?
— Так не мог он сам помереть-то, моложе меня на пять лет, сорок два стукнуло! Он жить любил, в удовольствиях себе не отказывал.
Мужичок достал из-под стола бутылку пива, открыл, налил в заляпанный стакан и вопросительно глянул на Ирину. Та выразительно помотала головой, наотрез отказываясь от угощения.
С видимым облегчением мужик залпом опорожнил стакан животворящей влаги и тут же снова наполнил его.
— А как вас зовут?
Ирина спокойно наблюдала, как после второго стакана на хозяина берлоги нисходит утренняя благодать земная.
— Степан Тимофеевич. Инвалид производства, вот, на заводе двадцать лет оттрубил, и мне в благодарность три пальца оттяпало в прошлом году.
Мужик продемонстрировал Ирине беспалую руку и тяжело вздохнул:
— Теперь вот на пенсии по инвалидности. С хлеба на воду перебиваюсь…
Не сдержавшись, Ирина весело прыснула:
— Ну уж не только хлеб, Степан Тимофеевич…
— А-а, это!
Он махнул рукой в направлении пустой бутылки из-под пива.
— …это чтобы тоску душевную унять. Один же я совсем, как вон Борька тоже… был… Жаль мужика, честное слово.
— Так вы, значит, общались с убитым?
— С убитым нет, а с живым общался. Мы же с ним, я и говорю, одинаковые бедолаги. Бабы от нас сбежали с детишками. Что осталось-то?
Он обвел рукой по периметру кухни, и Ирина оценила, что осталось (в смысле мебели и посуды) действительно немного… Почти ничего.
— Расскажите, пожалуйста, о Борисе что помните.
— Для протокола?
— Нет, скажем так, по-дружески. А я вам еще пива принесу.
Последнюю фразу Воронцова произнесла почти непроизвольно, глядя, с каким сожалением смотрит Степан Тимофеевич на опустевшую «Чебурашку».