- И спустились сюда. А здесь…
- Их встретил Тедди, - Ульне погладила того, кто был ее сыном, по волосам. - Он принял мою обиду очень близко к сердцу. Ты же знаешь, как много для него значит семья.
- Знаю, - Освальд коснулся шрама на щеке.
…все-таки Тедди виновен.
Зря он мальчика испортил, с другой стороны шрамы украшают мужчин.
- Он их не убил, - Освальд гладил белую нить.
- Отдал мне. А я была в своем праве.
…Тод бранился. У него долго хватало сил, чтобы ругаться. И он прилип к решетке, брызгал слюной, грязный, вонючий, растерявший былую красоту. Грозился полицией. А потом умолял. Не за себя умолял, а этого Ульне понять не могла.
Ни понять, ни простить.
- И долго они…
- Три года.
…женщина ушла первой, подхватила пневмонию и сгорела. Она бы умерла и раньше, если бы не Тод, который уговаривал ее жить. Заставлял есть, а Ульне садилась и смотрела.
Испытывала ли она жалость?
Отнюдь.
Должно быть, именно тогда она стала сходить с ума… или напротив, вернулась в разум, осознав, какая бездна лежит между ней и остальными.
- Что ж, - Освальд встал. - Полагаю, они заслужили.
Ни страха.
Ни отвращения.
Тедди хорошо выдрессировал мальчика.
- Это все, что вы хотели мне показать, матушка?
- Пока… пожалуй. Я подумала, что мы можем устроить прием… представить тебя обществу.
…тем ошметкам былой славы, которые удалось сохранить. Что ж, Ульне будет интересно взглянуть на людей, в которых ее отец видел надежду рода человеческого. А они откликнутся на зов.
Любопытны.
И жадны.
Стервятники, готовые распростереть крылья над умирающей тушей Шеффолк-холла. Пускай… Ульне найдется чем удивить их.
Освальд слушал.
Почтительный… все-таки ей повезло с сыном.
- И думаю, что тебе пришла пора жениться, мальчик мой, - она оперлась на его руку. - И еще, не устраивай больше встреч в лиловой гостиной… там сквозит.
- Да, матушка.
Предстоял путь наверх сто сорок три ступени, преодолеть которые будет непросто.
Годы все-таки не пощадили ее.
Они никого не щадят, и даже Шеффолк-холл постарел, однако Ульне еще увидит его возрождение. Если ее мальчик все сделает правильно…
"Янтарная леди" пробиралась сквозь снегопад. Мерно гудел мотор, и винты разрубали разреженный горный воздух. Внизу проплывала черно-белая, углем по полотну рисованная земля.
Покачивалась палуба и клетка с канарейками, которые, нахохлившись, дремали. И немногочисленные пассажиры, которым хватило смелости совершить полет, уже названный историческим, с немалой завистью поглядывали на канареек.
Людям спать мешал страх.
И давешний репортер, то и дело прижимая к носу надушенный - чрезмерно надушенный по мнению Брокка - платок, то и дело всхлипывал. Но его хотя бы перестало мутить. Его коллега, пристроившийся у медных патрубков паровой печи обмахивался газетой, грузная его фигура, упакованная в плотный твид, гляделась нелепо, неестественно, но человек не желал расставаться ни с пальто, ни с двубортным полосатым пиджаком, ни даже с синим в желтую искру, кашне. Он прел, потел, лицо его налилось нездоровой краснотой, что вызывало крайнее неудовольствие корабельного доктора. И тот время от времени приближался, что-то говорил шепотом, качал головой и отступал, оставляя человека наедине с его страхом. На втором часу полета репортер все-таки сдался и снял фетровый котелок. Короткие влажные волосы на макушке тотчас встали дыбом…