У меня не было сомнений, что ловушка была создана, чтобы взорваться, когда я войду в дом без подготовки, и если б я попал в самую середину потока тысяч внезапно освобожденных импов, я был бы начисто сметен яростью их гнева, страха, безумия и отвращения. Мне понадобились бы дни, чтобы поправиться, и, кроме того, я все это время был бы совершенно беспомощен. А так сегодня ночью произойдет внезапное и необъяснимое увеличение степени насилия в этой части города — споры, драки, возможно, даже убийства, однако самого худшего в этой ловушке я избежал.
По обе стороны дорожного происшествия движение замерло. Водитель машины, которая врезалась в дерево, выбирался из искореженного остова. Двое мужчин оторвали дверцу фургона, его водитель осел им на руки. Передняя дверь дома Райнера Сью отворилась, и женщина в нейлоновом домашнем халате сошла со ступенек, открыла воротца, уселась на обочине, опустила голову между колен, и ее стало рвать. Я пронырнул сквозь кустарник и прямо мимо нее прошел в дом.
В коридоре стонал пылесос. Я выдернул его из розетки, он перешел на шепот и затих. Я позвал Райнера Сью, позвал Донни Халливела, а когда ответа не последовало, прошел в гостиную. Ее бледно-желтые стены были завешаны пластинками в золоченых рамочках и замысловатыми картинами австралийских аборигенов, которые шептали о ландшафтах, что я никогда не видел, и о снах, которых у меня никогда не было. Громадный белый диван стоял перед широкоэкранным телевизором. Стояли вазы с белыми цветами, вазы с ветками эвкалиптов. Высокая книжная полка была набита переплетенными в кожу томами, в основном фальшивыми инкунабулами и гримуарами, хотя среди хлама был изъеденный червями трехтомник «Disquisitionum Magicarum» дель Рио и весьма красивый экземпляр «Summa Diabolica» Касиано в марокканской коже. Поднятое крыло громадного рояля отразило меня, когда я проходил мимо. Сквозь открытое французское окно по ступеням я спустился в сад. Песчаная дорожка бежала между приподнятых грядок белой лаванды, белой розы, серого чертополоха и травы какой-то тигровой полосатой окраски к перголе, растущей под огромной, древней виноградной лозой, которая, наверное, была такой же старой, как и сам дом. Стеклянные гроздья винограда, прозрачного, как слезинки, качались среди листьев в форме ладони. В одном углу стояла фанерная конструкция не намного большая, чем гроб, стоящий вертикально. Я открыл крышку вертикального гроба. Он был выложен материалом и слоями земли и фольги — это была разновидность оргона, хотя и бесконечно более изощренная — и человек, который скрючился внутри на узенькой скамеечке, замигал на меня.