Рядом стояло несколько дорогих машин, у которых, как овечки, паслись охранники. Чем ближе к ступеням, тем мрачнее были лица телохранителей и тем более странные предметы держали они в руках Что-то такое зачехленное, довольно громоздкое.
Шедший по улице парень двадцати трех лет, представлявший себя французским принцем на алжирском престоле, поднес руку к шляпе с плюмажем, о которой все почему-то думали, что это облезлая лыжная шапка. Охранники в ответ качнули таинственными чехлами. Миражистов они узнавали сразу и относились к ним терпимо. Чего с них взять, кроме телефона «Нокиа» с треснутым экраном и новых шнурков от старых ботинок?
Миражист оторвал руку от полей шляпы, милостиво улыбнулся и прошествовал дальше. Один из охранников, испытав смутное шевеление души, попытался догнать его и сунуть в карман денег. Миражист вспыхнул, отшвырнул деньги, и рука его метнулась к бедру, где в невидимых ножнах таилась незримая миру шпага. Алжирские принцы французских кровей милостыни не берут!
Смущенный охранник вернулся на свой пост, а наследник пустынь и муж сотен прекрасных бедуинок через слякоть улицы направился в сторону метро «Октябрьское Поле». Он опаздывал на урок по химии, которую преподавал двоечникам.
Ступени, которые сегодня охранялись с такой тщательностью, вели к тяжелой двери с окошком. Дверь открывалась в прокуренный зал, где корню языка сразу становилось горько. Тяжелые бордовые шторы, искусственные цветы, решетчатые полки бара с множеством бутылок. За стойкой стоял сам хозяин — молодой, похожий на суслика мужчина, который, по слухам, уморил своей жадностью эля. Все повара и официанты были отпущены. На кухне колдовали Млада и Влада.
За маленьким столиком сидели Гай и главы всех трех фортов. Гай ничего не ел, а к бокалу даже не притронулся. То, что шнырам удалось использовать прыгун и улизнуть, волновало Гая мало. Новые четверки есть новые четверки, чего от них задать. Хотя Гай, конечно, не упустил случая кольнуть по этому случаю Белдо и Тилля.
Тилль, сильно растолстевший за зиму, жаловался на одышку. И разумеется, виноваты во всем были шныры и нервная работа, а не непрерывное обжорство. При этом Тилль ухитрялся следить глазами за Младой, которая несла большое блюдо с пловом. Долбушин чертил что-то в блокнотике. Белдо выпил чаю с коньяком, зарумянился и теперь притворялся пьянее, чем он есть. Ушки его багровели, нос был похож на спелую ягоду. Изредка Белдо всхлипывал и говорил:
— Как я сморщен любовью! Как я тесен сам себе!
Но эта теснота и сморщенность не мешали ему булавкой колоть в руку убиравшую со стола Владу, на которую старичок сегодня был за что-то обижен. Влада терпела. Она уже отыгралась, накапав ему в чай вонючей водички из пригоревшей сковородки.