— Эй, поди-ка сюда, — крикнул он монаху, мы хотим полюбоваться на твое искусство.
Монах поднялся на своей кадушечке в воздух, перелетел через головы зрителей и шлепнулся на землю прямо перед чиновниками.
— Мое умение ничтожно, — сказал даос, — и не может равняться с вашими талантами! Однако в надежде на вашу благосклонность попытаюсь развлечь вас.
С этими словами он взмахнул рукавом и начал вытаскивать из своей кадушечки живых кур и прочие чудеса.
— Так я и знал, — вскричал рассерженный Чжу Инсян, обмахиваясь из-за жары веером, — все это не что иное, как глупые фокусы!
— Если господин начальник сомневается в моем искусстве, — заметил даос, — почему бы ему не дать мне свой красивый веер? Может быть, мне бы удалось показать что-нибудь стоящее.
Над начальником уезда трепетал зонтик, который держали сопровождающие его лица. Помимо этого, из-за сильной жары Чжу Инсян держал в руках красивый веер, из крашеного шелка, разрисованный лебедями и скворцами среди бамбуковых зарослей. При веере имелась изящная яшмовая подвеска. Этот веер хранился в семье чиновника не одно поколение.
— Что же! — отдайте ему веер, — воскликнул инспектор.
Начальнику округа было очень жалко отдавать старинный веер какому-то грязному монаху, но он побоялся отказать инспектору. По правде говоря, если бы инспектор потребовал чиновника снять шапку или халат, Чжу Инсян пошел бы даже и на это.
Монах кинул веер на землю, а потом плюнул на него и вскричал:
— Лети!
И в тот же миг лебеди и скворцы, нарисованные на веере старым художником, ожили и взлетели в небеса.
В один миг все прекрасные рисунки пропали! Можете себе представить, какая досада взяла Чжу Инсяна. Он подскочил к монаху, и, выпучив глаза, потребовал:
— Немедленно верни птичек обратно!
— Но если я верну их обратно, — возразил монах, — вы скажете, что я только морочил вам голову, а колдовать не умею!
— Конечно, не умеешь, — вскричал разъяренный чиновник.
Тогда один из скворцов, который не улетел, а сел на городскую стену неподалеку, сделал круг над головою чиновника, и выронил из своего зада нечистоты. Он так ловко это сделал, что попал как раз на большую печать, висевшую у Чжу Инсяна на поясе. Чжу Инсян вскрикнул, и, ругаясь, стал вытирать печать. Но мерзость не пропадала, а выступала вновь и вновь.
Зеваки вокруг хохотали. Даже Фань Ши, в своей бамбуковой клетке, не мог удержаться от смеха.
— Эй, господин начальник округа, — вскричал монах, — отдайте-ка мне печать, я исправлю ее!
Чжу Инсян заколебался.
— Отдайте, — заметил ему инспектор, — если этот монах осмелится на что-то неподобающее, мы арестуем его.