– Дом.
«Безумец какой-то», – подумал капитан, после чего протопал сапожищами по всем открывшимся ему комнатам.
– М-да, интересные у вас зеркала, – задумчиво сказал он, вернувшись на террасу. – Вижу, посуды что-то многовато, да и одежды по шкафам… Здесь никто больше не живет?
– Не живет, – эхом откликнулся Н. и тут же подумал, что Никто здесь как раз и живет.
Но ему недолго позволили играть в этого самого Никто. Уже прощаясь, Меринос как бы спохватился:
– А документик, извините, у вас имеется?
H. вздохнул и извлек из висевшего на гвозде пиджака потрепанный свой паспорт.
– Ага, Алфеев Константин Борисович. Гм, Москва, улица… Ну-ну… Кстати, вы здесь надолго? А то надо бы временную прописку проставить.
– До конца лета.
– Так ведь лето почти кончилось. Неделя осталась.
– Да? – удивился Н. – Значит, уже скоро…
– Ну, раз вы скоро уедете, прописку проставлять не буду…
Капитан ушел прямо в моросящий дождь, а по дороге безуспешно отгонял от себя воспоминания, как в комнате с зеркалами видел себя в старости, седого, ссохшегося и никому не нужного.
Дождь принял в себя и Н., вышедшего из дома, который, пусть на время, стал ему не домом, не уберег его безличия. Дождь поразил его своей неизбежностью, уверенностью в собственной правоте.
«Я не знаю, куда идти, а дождь – знает, – говорил со звуками дождя Н. – Дождь доверяется собственному весу».
Вечерело. С реки поднималась сиреневая дымка. Скоро сентябрь. Осень. Это трудно было себе представить.
«Будет ли эта осень во мне? – спросил себя Н. – И буду ли я в этой осени?»
Он закрыл глаза и увидел луноликое древо смерти, политое голубой каучуковой влагой. Острая верхушка пронзала ночное серебро, ветви роняли глянцевитые листья с узором млечных жилок, корни опутали планету, трепетавшую, как яйцо в суме птицелова. Лунно-голубые тени этого древа уже давно холодили его кожу, во сне и наяву.
Наконец дождь устал и сник. Стемнело. Н. хотел вернуться в дом, но с реки запахло гарью. Н. решил пойти взглянуть. По узкой тропинке, раздвигая брючинами темную мокрую траву, он спустился на берег.
Прямо на песке горели костры, желтое пламя освещало большие чаны, в которых что-то кипело и плескалось злыми брызгами. Рядом никого не было.
Н. подошел, прикрыв лицо воротником, и осторожно заглянул в один из чанов. Жидкость внутри оказалась багрового цвета, в нее была погружена какая-то плотная ткань. Парусина.
Вечером он раскрыл блокнот и написал заголовок: «Прощание симфонии с дирижером». Ниже ничего, кроме симфонии тишины, не воспоследовало. Потом окно позвало его к себе, он подошел и долго смотрел на темные тревожные деревья. Чуть позже на той странице блокнота все-таки появилась запись: