После пеана, оды в честь Аполлона, которая открывает симпозий, наступает время воспевать схолии. Моду задавали самые известные поэты; талантливые музыканты поддерживали оживленную атмосферу.
«Вначале концерт был действительно превосходный. Но позже, когда музыканты немного узнали гостей и почувствовали, что большая часть гостей находится под влиянием наслаждения и желания и готова позволить им играть самые сладострастные мотивы, они разошлись. Эти звуки опьяняют больше, чем какое-либо вино, которым заполняли себя без осторожности и меры. В самом деле, гости не сдерживались и кричали и хлопали в ладоши, лежа в постели: большинство гостей заканчивали тем, что исполняли самые непристойные танцы, которые вызывали подобные мотивы и музыку.
С нами пил философ. Вошла флейтистка и попросила разрешить ей сесть на его кровать. Он отказал, приняв высокомерный вид. Но позже флейтистка была выставлена на аукционе, ибо это обычай на пиршествах. Тогда он участвовал в аукционе смелее молодого девственника; но когда девушка была продана другому, он разозлился на этого человека, заявив, что тот действовал не по правилам. В конечном счете этот суровый философ подрался, он, который совсем недавно даже не соизволил уступить место девушке рядом с собой».
Но иногда на пирах вспыхивают и ссоры. Мужчины ссорятся из-за женщин, женщины – из-за мужчин. В диалогах Лукиана мать гетеры встревожена – та предосудительно вела себя на последнем застолье.
«Мать. С ума ты сошла, Филинна, или что с тобой случилось вчера на пирушке? Пришел ко мне поутру Дифил в слезах и рассказал, что он вытерпел от тебя. Будто ты напилась и, выступив на середину помещения, стала плясать, хотя он тебе запрещал, а потом целовала Ламприя, его товарища. Когда же Дифил рассердился на тебя, ты, не обращая на него внимания, подсела к Ламприю и обняла его, а Дифил при виде всего этого готов был повеситься. А ты, кажется, и ночи не провела с ним, но оставила его плакать, а сама лежала на соседней постели, напевая и огорчая его».
Дочь оправдывается:
«Филинна. А то, что он сделал, матушка, он не рассказал тебе? Иначе б ты не защищала его, такого обидчика! Ведь он, бросив меня, вступил в разговор с Таис, подругой Ламприя, пока тот не пришел. Когда же он увидел, что я рассердилась и стала делать ему знаки перестать, он взял Таис за кончик уха и, запрокинув ей голову, поцеловал так крепко, что с трудом оторвал свои губы. Тогда я стала плакать, а он засмеялся и долго говорил Таис на ухо, про меня, конечно, и Таис улыбалась, глядя на меня. Когда они заметили, что идет Ламприй, то перестали целоваться, и я все-таки легла рядом с Дифилом, чтобы у него не было после повода для ссоры, а Таис, поднявшись, стала плясать первая, высоко обнажая свои ноги, как будто у нее одной они красивы. Когда она кончила, Ламприй молчал и не сказал ничего, а Дифил стал расхваливать ее изящество и искусство – как согласны ее движения с музыкой кифары, как стройны ноги, и тысячу подобных вещей, словно хвалил Сосандру, дочь Каламида, а не Таис, которую ты ведь знаешь, какова она: мы ведь купались вместе.