Лафтя, стало быть, тоже пришел: все ж пять рублей деньги немалые, на бутылку хватит. А ему только трешник подали, потому что не член колхоза.
Дед рассвирепел, швырнул трешник бухгалтерше в лицо и ногами затопал:
— Как работать, так просят. Некому, говорят, больше. А как деньги платить — не член. У, змеиное вы отродье!
Он выскочил из клуба вон и пообещал, что ноги его больше на пилораме не будет. А на следующий день в Старом появился председательский газик и сам председатель вручил деду деньги сполна.
Лафтин авторитет поднялся на неимоверную высоту, но мнение деда о колхозе не изменилось, и, как с трибуны перед бабами, он требовал:
— Пускай землю мужику отдают! И мельницы разрешат. А то взели моду, все зерно увозят, а мы тут жди: соизволят товаришши мучицы подбросить или нет.
— Да кому она нужна-то теперь, земля твоя, старый? — возражали бабы. — Тебе что ль? Ну так бери — вон ее скока! Иль нам?
Дед сжимал кулаки, плевался и, если сильно был заведен бабским скудоумием, шел к Руфине, единственной, кто ему не перечил.
— Лико ты какой, — говорила Зинка, и в ее голосе сквозило восхищение: — Опять к этой бляди пошел. Дедко-то еще того, — подмигивала она бабам.
— Чего? — спрашивали они изумленно.
— Курочек топчет, вот чего.
Бабы довольно хохотали и надолго пускались в воспоминания, а дед в это время сидел у Руфины и, зорко оглядывая ее жилище, толковал о том, что надо б избу выцепить да двор переставить.
— Даром, Лафтя, даром, — махала та рукой, — че с ней связываться? Бог даст я раньше помру.
— Работы-то немного, — размышлял Лафтя, — раскатали б, и на фиг. Ставь как хочешь. Передок тоже б подняли, подруб-то всего на три ряда нужен.
— Да мужиков-то где я возьму? — злилась Руфина. А дед думал, нальет она ему сегодня или нет.
Пьянчужкой Лафтя никогда не был, но выпить, особенно в последнее время, любил. После стакана язык у него развязывался, и все накопившееся за долгое время вынужденного молчания выплескивалось наружу. С женой говорить было бесполезно: когда Лафтя в очередной раз пытался объяснить ей, почему надо отдать мужику землю, Зина затыкала уши:
— И слушать тебя не желаю. Поди лучше воды нанеси.
Лафтя страдал от непонимания и с какой-то очень глубокой, выстраданной горечью говорил:
— Глупая ты старуха!
Пока молоды были, пока были общие заботы, как-то жили, и ничего, а теперь тосковал Лафтя. Пьянел он катастрофически, хватал Руфину за руки и плакал старческими слезами:
— Не стало меня, Руфка, совсем не стало. Раньше б я все тебе сделал.
— Ладно, дедушко, отступись, — говорила она, — нам жаловаться не на что. Отжили уж свое. Молодым-то вот как?