Гармонист, гармонист —
Слушай, чо тебе скажу:
Поцелуй меня в те губы,
На которых я сижу!
Публика заревела в экстазе. Гармонист просиял, как начищенный пятак. А я (воспитанный мальчик) сказал солистке: «Здравствуйте, Клавдия Васильевна». Папа… я не берусь описать его тогдашнее состояние. Через какое-то время, когда мы невыносимо быстрым шагом уже шли по другой улице, он спросил меня трагическим голосом:
— Миша… с кем ты… с кем… с кем ты здороваешься, чёрт побери!
— С нашей учительницей по ботанике, — ответил я.
Больше папа не проронил ни слова. О чём-то они там с мамой беседовали потом. О педагогах, о воспитании, о нашей школе… Но маму удивить было трудно — она в то время была уже капитаном милиции и ей ещё и не такие частушки приходилось выслушивать по месту службы.
* * *
Дедушка мой по папиной линии был мужчиной крупным, с такой же крупной головой, бритой наголо. Эта привычка брить голову осталась у него ещё со времён гражданской войны. К семидесяти годам волос на его голове почти не осталось, но дед каждое утро тщательно водил по остаткам щетины электробритвой «Харьков». В хорошем настроении и мне разрешал поводить. Я водил с удовольствием, держа бритву двумя руками и командуя деду, куда ему наклонять голову. А в один прекрасный день я решил посмотреть, каким винтиком эта бритва жужжит…
Дед был красным кавалеристом в отряде Щорса. Воевал храбро, за что имел наградную саблю в ножнах с серебряными накладками. Само собой, я живо интересовался дедушкиными подвигами. Вот только раскрутить дедушку на воспоминания было трудно. Обычно, начав рассказывать про какую-нибудь кавалерийскую атаку, дед умудрялся засыпать в самом интересном месте. У меня вообще создалось впечатление, что после команды «Эскадро-о-он! Шашки наголо!» красные конники обычно кемарили в сёдлах. Я начинал отчаянно тормошить дедушку, требуя продолжения. Дед с трудом разлеплял глаза и продолжал уже совершенно с другого места:
— И крови натекло…
— Полные штаны, — заканчивала появившаяся в дверях бабушка. — Хватит ребенку голову морочить всякими россказнями. Лучше сходите на рынок.
Надо сказать, что бабушка не очень любила дедушкино революционное прошлое. Как-никак у её родителей до всей этой заварухи была сапожная мастерская с наёмными сапожниками, а у дедушки только одиннадцать братьев и сестёр в деревне Дубровка. Бабушка говорила, а я не мог, не хотел поверить, что дед вовсе не собирался воевать ни за красных, ни за белых. Он вместе со своим закадычным дружком Колькой Левченко достаточно успешно прятался и от тех и от других, пока их всё же не забрили в солдаты красные. Мало того, бабушка, следуя непогрешимой женской логике, обвиняла деда и в том, что он после войны незамедлительно демобилизовался, а Колька остался в армии и дослужился до генерала. Зато у дедушки были настоящие шрамы от сабельных ударов, и он мне давал их потрогать. Ещё один так и незаживший шрам на старом-престаром кухонном буфете мне показала бабушка. При этом она громким шёпотом добавила, что если бы ей собрались ставить памятник за проявленное мужество и героизм при несении семейной службы, то уж памятник этот был бы… величиной с огромную дулю, которую показал ей дед, появившийся в этот момент на кухне с корзиной, а правильнее сказать с кошёлкой для похода на рынок.