Он обнюхал подушку со всех сторон, брезгливо держа ее на весу, перетряс тюфяк, напустив пыли на всю палату.
-- Им лишь бы в строй, лишь бы в строй выпихнуть,-- говорил Макарихин, кулаками разбивая комья ваты в тюфяке,-- годен, не годен-- в строй,
И вскоре уже ходил между койками, раздавал статьи, по которым каждого из них должны комиссовать.
-- Твоя-- одиннадцать бе,-- указал он пальцем на Третьякова.-Ограниченно годный первой степени, что в мирное время означает инвалид третьей группы.
"Сам ты инвалид ушибленный",-- подумал Третьяков, которому никто еще никогда этого обидного слова не говорил. И с этой минуты возненавидел Макарихина. А Старых, когда капитан вышел к сестрам что-то требовать для себя, сказал, глянув вслед:
-- Вполне может не успеть на войну. "Жизнь отдам за Родину, а на фронт не поеду..." Из таких.
И долго качал лысой своей головой, которая потому только сидела у него на плечах, а не сгнила в земле, что вовремя каска на ней оказалась.
За обедом Макарихин ел, дрожа челюстью, всхлипывал над горячим.
-- Воруют,-- говорил он, тяжело дыша.-- Половину воруют из котла. У нас в запасном полку устроили ревизию повару-- во, сколько за две недели наворовал! И смеется, мерзавец: "Я за две недели столько, а до меня по стольку-- за день..."
Байка была старая, всем известная, но Макарихин рассказывал ее как свою.
-- Вон у вас повар какой разморделый. Для начальства надо украсть? А для себя? А для семьи?
-- Слушай, Макарихин,-- позвал его Китенев. Тот поднял от миски замутненные едой глаза.-- У тебя как, на ногах не отразилось?
-- Не понял.
-- Пешком ходишь нормально?
-- Если не на далекие расстояния... Вообще-то у меня, конечно, плоскостопие-- раз, варикозное расширение -- два...
-- На близкие.
-- На близкие?-- Макарихин взял себя за колено, пристукнул ногой об пол.-- На близкие могу.
-- Тогда иди ты...-- И Китенев кратко и четко послал его "на близкое расстояние". Предупредил: -- И не задерживайся!
Макарихин оглядел всех, молча взял свой хлеб, взял миску и отсел отдельно к себе на кровать.
-- Соскучитесь вы здесь без меня,-- говорил Китенев дня через два, явившись в палату в полном боевом, в наплечных ремнях, в сапогах. Выписывался он из госпиталя не утром, как обычно, и не днем даже, а под вечер, чтобы последнюю ночку здесь, в городе, переночевать. И у Тамары Горб все в этот день валилось из рук. Она то плакать принималась, то глядела на всех мокрыми сияющими глазами: к ней уходил он прощаться.
Теперь оставалось их трое из прежней палаты: Атра-ковский, Старых и Третьяков. И еще Аветисян своим стал за это время, хоть по-прежнему слышно его не было. Все трое они чувствовали себя здесь недолгими гостями, подходил их срок.