Поезд шел вперед сквозь чернильно-черную ночь, не смущаясь отсутствием луны и звезд, которые сразу после полуночи скрылись за облаками. Внутри поезда в воздухе разливалась дремота по мере того, как пассажиры один за другим отходили ко сну, их кровь бежала медленнее после жирной пищи и вина. Состав, чуть кренившийся на поворотах, действовал, как колыбель, успокаивая даже страдающих самой сильной бессонницей. Роберт прошел по коридору, радуясь, что все его подопечные благополучно водворились на ночь по своим купе, и сам отправился подремать на своей койке. Если ночью кому-то что-то понадобится, им стоит только позвонить. А встанет он, едва забрезжит рассвет, всего через несколько часов.
В своем купе Имоджен лежала в объятиях Дэнни. Он крепко спал, тесно прижавшись к ней. Она наслаждалась теплом его тела, их дыханием в унисон, но ей было тревожно. Имоджен не понимала, что таит в себе будущее. Ей надо о многом подумать. Принять много решений. А пока она сполна насладится, что Дэнни с ней.
Засыпая, Имоджен подумала, что, наверное, бабушка не это имела в виду, когда заказывала для нее билет…
И вот так начался роман Адели с Джеком Моллоем.
Она этим не гордилась. И оправдать его не могла, разве только сказать, что этот роман подхватил ее и унес, и она практически ничего не решала. Звучало это нелепо, но Адель чувствовала, что этому суждено было произойти, что Джек был послан ей, чтобы переменить ее жизнь и мироощущение, и она не могла этому помешать.
Условия были ясными. Адель знала, что она — одна из многих женщин, которым он изменял. Джек носил свою неверность, как почетный знак, однако был настолько обезоруживающе открытым и честным в данном отношении, что она не могла его осуждать.
Открытость и честность со всеми, кроме жены, конечно, которую он вознес на пьедестал. Он никогда не скомпрометировал бы свой брак, у него и в мыслях не было покинуть Розамунду. У всех Джек был во временном пользовании. Своим возлюбленным он никогда ничего не обещал. Также, сознавала Адель, он был трусом. Ему нравилось его положение в обществе, его дом, социальный статус Розамунды и, разумеется, фамильные деньги. Он никогда не променял бы налаженную жизнь на свои похождения.
Адель по глупости приняла его условия. Ведь она не собиралась бросать Уильяма. Ей тоже нравилась надежность ее положения жены врача, но, по-видимому, не скука, ругала она себя. Не поэтому ли она открывала галерею? Разве этого возбуждения было мало?
В те моменты, когда Адель могла рассуждать здраво, в тишине кухни, когда она пила какао с миссис Моррис, голос разума приказывал ей уйти, пока она не пострадает — или, более того, не попадется. И то и другое было в равной степени вероятно, но второе вылилось бы в катастрофу. С собственным страданием Адель справилась бы, но причинить боль Уильяму не могла.