Речи наши стали непочтительными и чертовски честолюбивыми. Ни господь, ни сам сатана не стремились одержать тех побед, о которых мы мечтали. Меня охватывает дрожь, когда я рассказываю об этом, не надеясь быть правильно понятым. И все же, по правде говоря, однажды мой друг доверил бумаге мысли, которые не мог произнести вслух. Это заставило меня тут же сжечь богохульный листок, и теперь я со страхом смотрю через широко раскрытое окно на звездное небо. Я предполагаю - это лишь мое предположение, - что он задумал подчинить своему влиянию течение всей Вселенной и даже более того: он хотел, чтобы Земля и звезды менялись местами по его прикачу и чтобы ему одному принадлежало право решать судьбу всякого живого существа. Я утверждаю - и могу в этом поклясться, - что не разделял его устремлений. И хотя мой друг мог сказать или написать противное, ото можно считать ложью, ведь я не из тех людей, что ставят на карту все то, что обеспечивает полный успех задуманному.
Пришла ночь, и налетевшие из далекого пространства ветры закружили нас в безбрежной пустоте за гранью мышления и понимания. Наводящее ужас ощущение овладело нами. Восприятие бесконечности вызывало у нас странные приступы радости, по сейчас я не способен воспроизвести полностью те ощущения и описать то немногое, что мне запомнилось. Когда мы беспрепятственно преодолели серию вязких преград, я почувствовал, что нас унесло в царство, бесконечно более далекое, чем то, которое нам запомнилось раньше.
Мой друг плыл далеко впереди меня в девственно голубом океане, и эта картина - юношеское выражение его лица, восторженного и светящегося - несла в себе нечто роковое. Внезапно возникший образ стал темным и сразу исчез, а я почувствовал впереди преграду, которую не смог преодолеть. Это было что-то похожее на другие, но в то же время плотнее: твердая, клейкая масса - если можно употребить подобные термины для определения качества в нематериальном мире.
Я ударился о барьер, а мой друг перелетел через него без труда. Я барахтался, стараясь скорее догнать его, потому что действие принятого наркотика подходило к концу. Наконец, я открыл глаза и в углу студии напротив себя увидел моего компаньона, бледного, растерянного, еще без сознания. Античные черты его лица поражали какой-то дикой красотой в зеленых и золотых лучах лунного света.
Через некоторое время он пошевелился. Боже, могло ли небо избавить меня от спектакля, невольным зрителем которого я стал?! Не могу передать, какие крики вырывались из его груди, какие адские видения отразились на мгновение в его черных глазах, расширенных от страха, могу лишь сказать, что я потерял сознание и оставался так до тех пор, пока мой друг опять не пришел в себя и не принялся меня трясти, надеясь таким образом, что я помогу ему изгнать из его души страшные муки и уныние.