«Догадался Кирьян или нет? — подумал Фёдор, поднимаясь. — Догадался, должно, ещё утром. Вон как утром зыкнул на неё».
* * * *
Плескаясь в ручье, Анфиса со страхом думала: сейчас муж затолкнёт её в сараюшку, дико, в кровь, изобьёт, как бывало не раз…
Но в сараюшку он её не повёл. И вообще ничего не сказал. Не проронив ни слова, он зашёл в комнату, лёг на кровать, подвинулся к стене, освобождая место Анфисе.
«Не знает, не догадался», — облегчённо подумала Анфиса, прижалась к тёплому плечу мужа, задремала. Потом прохватилась, чуть приподняла голову. Кирьян всё ещё не спал, в темноте поблёскивали его глаза.
— Чего ты? Спи, — сказала Анфиса.
— Там, в подсолнухах-то, Фёдор, что ли, тебя ждал? — вдруг спросил он.
— Кирьян! — протестующе воскликнула она, привстала.
— Ну-ну, я ведь знаю — он.
Анфиса на секунду-другую застыла в оцепенении. Потом, упав на подушку, зарыдала:
— Ну — он! Ну — он! Бей давай! Тащи в сараюшку. Чтоб люди не слыхали, я кричать не буду.
— Тихо, детей разбудишь…
В голосе мужа было что-то необычное, пугающе спокойное. Анфиса замолкла, перестала вздрагивать.
— За что ж ты его любишь так… по-собачьи? Вот об чём я всегда думаю.
Это слово «по-собачьи» возмутило её, всё в ней запротестовало, всколыхнулось, каждая клеточка тела загорелась ненавистью к человеку, с которым она прожила, считай, жизнь. Она вскочила теперь на колени. Ей хотелось какими-то необыкновенными словами убить его, задушить, раздавить. Но таких слов не было.
— Ну и люблю… Люблю! Всю жизнь — люблю!
Её слова не произвели на Кирьяна никакого действия.
В соседней крохотной комнатушке ворочалась на скрипучей кровати Вера, было слышно, как посапывал во сне Колька.
— Это ты только по-человечески умеешь любить, — в бессильной ярости проговорила Анфиса.
— Я — по-человечески, — спокойно подтвердил он.
Анфиса в изумлении уставилась на мужа, пытаясь разглядеть в темноте выражение его лица, но ничего не увидела, кроме прежнего холодного поблёскивания его глаз.
Она легла, долго размышляла, что означают его слова: «Я — по-человечески»? Смеётся, что ли, он над ней?
— Люблю — и всё. А за что — какое твоё дело? — с откровенной местью в голосе произнесла она. — Тебе этого не понять никогда.
— Да ты и сама этого не знаешь.
— А может, я и не хочу знать?! — чувствуя, что где-то муж прав, зло и упрямо заговорила Анфиса. — А может, есть у людей такое… которое нельзя словами объяснить, невозможно?!
— Замолчи ты! — Кирьян схватил её за плечо, встряхнул. Потом минуты полторы тяжело, взволнованно дышал. — Не объяснишь иногда, верно, — заговорил он, успокоившись. — А объяснять рано или поздно надо всё равно. Ежели не людям, так самому себе хотя бы…