– Не говорила ли я тебе, что они любят друг друга?
Итак, Цецилия, эти добрые люди думали о нас; когда мы сами не смели признаться друг другу в своих чувствах, наша любовь уже не была для них тайной.
Дюваль пришел ко мне со слезами на глазах. Да, Цецилия, этот превосходный человек был готов заплакать. Потом он сказал мне:
– Любите ее, господин Генрих, любите ее, это добрая, благородная девушка. Такую жену я желал бы моему Эдуарду!
Потом, пожав мне руку, чего он до сих пор никогда не делал, добавил:
– Еще раз прошу вас, сделайте ее счастливой. Ну, теперь, – продолжал он, смахивая слезы и провожая меня в свой кабинет, – теперь поговорим о делах.
Это было скоро сделано. Надо сознаться, что коммерция, в известном смысле, дело великое. Я слышал, что для займа какой-нибудь тысячи франков необходимы гербовая бумага, нотариусы, казенные проценты, письменные формы и куча других вещей.
Господин Дюваль взял клочок бумаги и написал:
«Честь имею объявить господам Смиту и Турнсену, что я доверю господину виконту Генриху де Сеннон пятьдесят тысяч франков».
Потом он подписался, отдал мне бумагу. Вот и все.
В тот же день я поехал к этим господам, объявил им мое желание отправиться в Гваделупу с каким-нибудь грузом. У них был корабль, следующий к Антилам; они спросили меня, чем бы я хотел торговать. Я ответил, что, будучи совершенно незнакомым с делами коммерческими, я просил бы их поговорить об этом с господином Дювалем. Они обещали мне исполнить это на другой день.
Я возвратился к Дювалю. Мне хотелось бы долго говорить с тобой об одном предмете, милая Цецилия, на который я тогда желал взглянуть: это ваш маленький хендонский домик.
Я спросил у Дюваля, кто его владелец.
Тут-то я и узнал, какое у него прекрасное сердце.
Владельцем был он сам. Понимаешь, Цецилия? Боготворя твою матушку и тебя, он купил домик со всей мебелью, чтобы он остался как свидетельство земного пребывания святой и ее ангела. Так говорит он о твоей матери и о тебе.
Он хотел ехать со мной, но госпожа Дюваль его удержала.
– Господин виконт, вероятно, желал бы один отправиться в Хендон, – сказала она. – Останься дома, твое присутствие только потревожит его воспоминания.
Господин Дюваль отдал мне ключ от домика.
Никто, даже они сами, не ходили туда. Только ваша старушка, поступившая на службу к госпоже Дюваль, обязана смотреть за твоим раем, милая Цецилия!
На другое утро я уехал. В половине третьего я был в Хендоне.
Я вспомнил мое первое посещение вашего дома с госпожой Лорж. С каким равнодушием, с каким презрением взирал я на вашу хижину! Прости меня, Цецилия: я еще не видел, не знал тебя. С той минуты, как я увидел, узнал тебя, – ваш домик, ты, твоя комната стали для меня особенными.