— Я не могу вернуться, не хочу, — проронила Ева едва слышно, будто не замечая уверенности собеседника.
— Почему? — он опустил голову, стараясь не показывать терзающих чувств. — Скажи, почему и если это будет правдой, то я оставлю тебя, — как он не пытался держать себя в руках, последние слова дались особенно трудно.
— Потому что люблю, — начала она, всё также, глядя в одну точку.
— Ложь! — перебил чуть надорванный голос, друг едва держал себя в руках.
Девушка опомнилась, опустила глаза.
— Потому что…
— Тоже ложь!
Слова мучительным эхом терзали мысли, страдалица набралась сил, вдохнула глубоко сквозь давящую боль в груди и выпалила на выдохе:
— Потому что у меня больше нет дома! Меня там ненавидят!..
Она не смогла продолжить — дрожащие руки крепко сжали тело и у самого уха затрепетал тихий шепот:
— И это всё тоже… Тоже ложь!
Слёзы текли сами собой, теряясь в серой пряже шарфа, Ева не в силах была их держать, но мысли… Мысли твердили одно — уйти, избавиться от этого наваждения, не слышать больше ни слова. Иначе сердце разорвётся от безжалостной тоски и муки.
Наверное, сам Господь, веру в которого затворница, увы, давно утратила, услышал эти мольбы и подарил несчастной шанс спастись ненадолго от неизбежного разговора с бывшим другом. Она пошатнулась в крепких объятьях, успела взглянуть сквозь наползающий туман в глаза мужчины, не того мальчишки, каким он был в прошлой её жизни два года назад, каким почему-то остался в памяти — в тревожном взоре металась невыносимая печаль и тёплое нежное добро, которое он неизменно дарил девушке даже сейчас. Этот последний взгляд близких, когда-то почти родных глаз, продержался ещё немного в угасающем сознании, но постепенно и он погрузился во мрак холодного забытья, оставляя её одну в пугающей непроницаемой тишине.
Чёрно-серая дымка заволокла весь мир, все мысли, все чувства, оставив лишь ничтожную каплю сознания, беззащитного и воспалённого, пульсирующего в болезненном припадке, причины которому не вспомнить. Такой вот одинокой оголённой нервной клеткой казалась Ева самой себе сейчас. Она отчаянно пыталась ухватиться хоть за какую-нибудь мысль, за любое воспоминание, но всё было впустую. Наверное, так же она ощущала себя и в больнице полтора года назад, прежде чем очнуться с младенчески чистым умом, после долгого забвения. Только туманная пустота и немыслимая, убивающая тишина.
Но вот неуловимое движение в сером мареве. Ещё одно. Оно неторопливо плывёт, сворачивается, собирается во что-то осязаемое, но ещё едва различимое в размытых линиях. Всё происходит так медленно, так неумолимо долго.