— Пока растут — кормить надо. А когда вырастут — женить. Разве ты богат? Где такой калым возьмешь? На четверых калым — если все выживут, конечно…
Широкий человек повернулся, приблизил свое лицо к лицу старика и улыбнулся загадочно.
— Пока не умру — будут со мной. За это время наживем столько калыма, что они заберут всех невест тайги. Тогда — пусть живут как хотят.
Какое-то время они безмолвно стояли глаза в глаза. Молчание прервал Кукла Человека.
— Помнишь завет?
— Какой?
— О том, что память не в уме, а в крови. Кровью помнят люди.
— Ты о чем, старик?
— Будто не знаешь о чем. Подрастут — будут мстить.
Изумленный Гусь едва не подпрыгнул.
— Где ходил твой ум, когда ты говорил это? Я их от смерти спас. Через день они бы умерли от ночного холода, если бы еще раньше не достались волкам.
Но тут поднялся старик и показал гнев, которого раньше никто не видел.
— Знаешь ли ты, какого они народа? Какие боги их ведут, какие духи охраняют — это тебе ведомо? Кто ты такой, чтобы наступать на хвост судьбе?
— Я их судьба, — спокойно сказал Ябто и пошел прочь.
О том, к какому племени принадлежат эти дети, узнать было невозможно. По ничтожной малости лет они научились издавать лишь скомканные звуки, видеть в которых слова мог только кто-то очень близкий.
На великой реке они все же отведали жирной рыбы и возвратились в родное стойбище за несколько дней. Ябто даже не ставил свою ровдугу и едва прикасался к веслам.
Через три месяца после возвращения с Йонесси, Ума родила дочь. Имя ее Нара — Девочка Весна.
* * *
То, что мальчики делили одну утробу, Уме подсказал бессловесный разум женщины. Она верила ему больше, чем правде, которой не могла знать и решила, что один из детей первым хлебнул живительного сока утробы и потому вышел на свет вдвое большим, чем брат.
Новые сыновья утверждали Уму в ее правоте.
Мало того, что у приемышей было одно лицо, они одновременно болели, плакали, просили есть, разом начали ходить и выговаривать первые слова, вдвоем играли с ее родными детьми и во всем жили, как единое тело.
Ума не делала различий между ними и своими сыновьями, всем доставался одинаковый кусок, шлепок и подарок, на всех хватало ее крика, в котором трудно было различить ругань и ласку.
Но прошел год, и открылось другое.
У детей было одно лицо, и жизнь билась в них одинаково, но души их были похожи друг на друга, как медведь и евражка.
Когда у большого мальчика прорезались зубы, он тут же пустил их в ход — укусил отца за палец. Ябто, обычно скупой на ласку, захотел повеселить новообретенного сына и потрепал его за нос — с быстротой змеи дитя впилось в ласкающую руку. Гусь расхохотался и опять поднес палец к лицу младенца, но тот, обхватив его обеими ручонками, засунул в рот и сжал челюсти что было сил. Хохоча, Ябто одернул руку, он и в самом деле почувствовал боль. В тот же день широкий человек дал приемышу имя маленькой рыбы, которую невозможно взять, не уколовшись, — Лар, или Ёрш.