— Чего орешь? Вставай, я достал гладиолусы.
Они шли в нешумной медленной толпе на Синицынское, самое молодое в округе кладбище, где матери Елистратова суждено было лечь в числе первых. Когда она умерла от обычной быстрой болезни, Елистратов отбывал священную повинность в мотострелковых и, насилу добравшись домой из заполярного далека, опоздал на похороны. Зато пришла хоронить Татьяна, еще не жена, для отца и вовсе никто, — помогала, утешала, когда нужно, плакала, будто знала, что Елистратов сумеет оценить это навсегда. В минуты семейного разлада и раздражения он легко смирял себя воспоминанием о том, как вошел в дом, услышав храп отца, запахи водки, табачного перегара, перестоявшего салата и бумажных цветов, увидел Татьяну, ловко и совсем не громко убиравшую грязную посуду с поминального стола…
Толпа с авоськами, газетными кульками, бидонами и уже ополовиненными бутылками растеклась по замусоренным красно-белой скорлупой дорожкам, разбрелась по могилам. Елистратовы постояли насупленно возле холма с крестом из арматуры, не зная, чем занять руки. Тем же ненужным жестом, каким армейское и милицейское начальство Елистратова всегда поправляло перед строем складки переходящих и прочих знамен, он поправил прошлогодние стебли травы в изножье материнской могилы. Отец одобрительно прокашлялся. Опустил цветы на желтый, едва оттаявший дерн и грузно зашагал прочь, что-то стыдливо насвистывая.
А потом — после нехитрых сборов, после долгой очереди на ветру, после привыканий к босой ходьбе по скользкому цементу, к непрестанному гулу шаек и голосов — Елистратов увидел, как из сумеречных клубов пара выплыло лицо. Подслеповато глянуло, улыбнулось отцу и, перемогая оголтелое, барабанное шмяканье дюжины веников, звучно поздравило:
— С праздничком вас!.. Я говорю: и Христос воскресе, и с благополучным прибытием сынка!
— Спасибо, Арсирий, — тускло отозвался отец. Бросил веник в угол, сказал: — Плохой сегодня пар, мокрый, тяжело… — и, пошатываясь, выбрался из парилки на холодок.
— Пар паршивый, — согласилось лицо. — Но и такой веселит… Что, если попрошу я тебя, молодой человек, слегка постукать меня по лопаточкам?
Елистратов обрадовался, принялся не мешкая щеголять давним своим умением, и расстарался, и быстро дождался похвалы — изумленного стона и уханья:
— Ух ты! У, как! Как же это у тебя получается!
— Обыкновенно! — посмеивался Елистратов. — Обыкновенно получается!
— У-у, нет! Умело получается!
— Да это я так! Это слегка! — покрикивал довольный, раззадоренный лестью Елистратов. Он еще разок — хлестко и дробно, с оттяжкой да мягким пришлепом — прошелся по красно-белой веснушчатой спине и услышал наконец: