И вот всем троим отправляются копии видеозаписи. Подчищенные, недвусмысленные. По завершении «фильма» измененный мужской голос диктует условия. С Пантюшина требуется тридцать тысяч долларов — примерная стоимость его «хрущобы» (а там — прямая дорога к бомжеванию). С Млечникова — двести тысяч, что в переводе означает явное разорение, продажа имущества и «полный аллес». С Марии Бурковец — два миллиона долларов. От такого удара она не оправится — ослабнет, конкуренты съедят. И торга не ожидается. Не на базаре. Деньги должны быть собраны в субботу 29 мая. В противном случае копии записи с надлежащими комментариями уйдут в полицию и прокуратуру. В случае с Млечниковым копию получит также его непосредственный конкурент, имеющий виды на его магазины и гадающий, как бы взять подешевле, а самого Млечникова куда-нибудь извести; а в случае с Бурковец — злейший враг, «солидный бизнесмен» из соседнего района некто Кувалдин (с погонялом ясно каким). Уж эти господа в случае бездействия органов с радостью сообразят, как распорядиться подарком, — а это самое ужасное для Марии и Млечникова.
Удар сильнее, чем по зубам. Вариантов нет. Некоторое время Лида наблюдала за фигурантами. Они встречались в парке у фонтана. Пантюшин на свидание приперся пьяный, Мария — злая, как собака, Млечников — потный, трясущийся. Пантюшин довел себя до истерики, плакал, жалобился, что все надоело, жизнь коню под хвост, даже водка с трудом лезет — спотыкаясь, ушел из парка, а Мария злобно таращилась ему вослед.
Отсюда и налет на агентство «Профиль». За Пантюшиным следил человек Марии (что у придурка на уме? А вдруг намерен сдаться?). Когда он с папочкой наперевес ввалился в агентство, пошел сигнал «в верха». Примчалась Бурковец с эскортом. Но Пантюшин уже сбежал проходными дворами. Искали видеокассету, оставленную Пантюшиным. Кто же знал, что этот урод сдаваться передумал, струсил, притащил никому не нужные фотографии и порол пьяную околесицу? Разобрались…
— Не лучший способ выяснения отношений вы избрали, Лида, — мягко пожурил Максимов. — Вас толкают лучшие чувства, но с точки зрения УК вы занимаетесь вымогательством.
— А что бы вы сделали на моем месте?
— При чем тут я? — поморщился Максимов. — Я пока еще мужчина…
— Вот видите, — собеседница бледно улыбнулась. — Вы убили бы их, как бешеных собак. А я пока не убийца. Да и деньги, можете поверить, мало волнуют. Они приносят несчастье — я давно убедилась. Не хочу убивать, не хочу их видеть в тюрьме… по крайней мере, пока не хочу. Пусть лишатся всего, а я посмотрю. Хотя знаете… — Она долго молчала, глядя светящимися глазами в пятно на обоях, и тихо заявила: — Пустые слова. Повторяю вам то, что говорила Саше Березину… Но после смерти Саши я уже не хочу ничего… Опустошение какое-то в душе, понимаете? Одного хочу — скорее все закончить.