Гиршпрунги оставались папистами даже и тогда, когда вся страна обратилась в новую, лютеранскую веру. С тех пор они жили в строгом уединении, но старый Адриан фон Гиршпрунг был дикий фанатик, который готов был скорее покинуть свой родной дом в старом Тюрингене, чем жить между еретиками. Он продал все свое имение, кроме дома на площади, за шестьдесят тысяч талеров золотом, и в один прекрасный день его сыновья уехали, чтобы найти себе отчизну в какой-нибудь католической стране… В это время через Тюринген проходил шведский король Густав Адольф с двадцатитысячным войском. Он остановился на отдых в городе X. — это было 22 октября 1632 года. Рыцарский дом на площади был занят шведскими солдатами, что привело в ярость старого Адриана. Между ним и шведами завязался горячий спор, и один из солдат убил старика. Разъяренные шведы разгромили весь дом, и когда вернулись сыновья старого Адриана, то тщетно искали свое наследство. Шведы унесли и вырученные от продажи имения шестьдесят тысяч талеров. Все ящики в доме были пусты, содержимое их было уничтожено, все фамильные бумаги развеяны по ветру… Так рассказывал твой отец, Иосиф. После этого дом перешел за небольшую цену во владение гражданина Гельвига. Сыновья Адриана разделили вырученные деньги: Лютц, старший, уехал, и о нем больше ничего не было слышно, другая же линия повесила на гвоздь рыцарский меч, и потомки тех, кто сражался с сарацинами, должны были взяться за шило и рубанок.
Но ты не сделал этого, Иосиф. Твой дух витал далеко от узкого жизненного пути твоих предков; ты шел своей собственной дорогой, хотя и знал, что она терниста, что лишения и нужда будут идти рядом с тобой. Ты видел только высокую, светлую цель и печально кончил свои дни в комнате на чердаке. Дух угас, так как тело голодало!..
Кто мог подумать, что ты скоро уйдешь, когда ты с такой покоряющей силой развивал свои смелые идеи? Или когда ты сидел у рояля и из-под твоих пальцев исходили дивные гармонии. Помнишь ли ты, как награждал тебя твой отец, когда он был тобой доволен? Торжественно открывал он старый шкаф и доставал оперетку Баха. Твой прадед получил ее от самого композитора, и рукопись хранилась в семье как святыня… Когда ты умер, у тебя не нашли ни одного пфеннига, ни куска хлеба, но адресованная мне рукопись оперы Баха, ценность которой тебе была известна, лежала на столе.
На том самом месте, где я сейчас пишу, с другой стороны написано: „Моя милая златокудрая Кордула пришла в белом платье“, — это было в день моей конфирмации, Иосиф. Моя строгая мать сказала мне, что в последний раз отпускает меня к вам, что я уже взрослая дочь купца и мои отношения с семьей сапожника должны прекратиться. Твоих родителей не было в комнате, и я сказала тебе о запрещении… Как ты побледнел! „Ну так иди же“, — сказал ты упрямо, топнув ногой, но голос твой оборвался, и в сердитых глазах заблестели слезы. Я не ушла; наши дрожащие руки бессознательно соединились — это было начало нашей любви.