Выжигать упомянутое гнездо были отправлены люди самые надежные и проверенные.
Добрались до указанного в письме домика. Ишь, затаился в глубине старого, заросшего сада близ Арбата, яко тать в нощи… Боковая калиточка, как и сулил в своем письме неизвестный доброхот, оказалась заранее приотворена, а петли ее заботливо смазаны, чтобы не скрипнули.
Бесшумные тени скользили по траве: дабы не производить лишнего звяканья и бряканья, генерал-губернатор распорядился снять полицейским аксельбанты и отстегнуть шпоры, а накануне выхода наряда оснастку его лично проверил и своими руками сдернул аксельбанты с забывчивого обер-полицмейстера.
Проникли в притон злодеев с черного крылечка, откуда они опасности не чуяли и где, согласно доносу, караулила одна только старуха.
Всё так в точности и вышло. Бабка клевала носом над вязаньем. Вскинулась было при скрипе двери, разинула рот – подать сигнал тревоги, – да где там! – и пикнуть не успела, как на нее коршуном налетели добры полицейские молодцы, забили кляп в рот, повязали, сунули в угол – и, держа наизготовку клинки и ружья, подступили к двери, из-за которой слышались пылкие мужские голоса. Слов разобрать было невозможно, однако наверняка произносились призывы к свержению существующего строя: чего бы им еще произносить, крамольникам-то, с этакой пылкостию?!
– Пойте, соловушки, поглядим, как в Нерчинске запоете! – злорадно ухмыльнулся обер-полицмейстер и сделал знак самому ражему из своих подчиненных.
Тот шагнул вперед и занес ногу. Этой ногой он на спор сшибал дубовые заборы, поэтому дверь, пусть даже запертая изнутри, не должна была сделаться для него серьезною преградою.
– Давай, Пятаков! – скомандовал обер-полицмейстер.
Пятаков ка-ак дал!.. Дверь, правда, оказалась крепка: с петель не сорвалась, – но засов не выдержал, створка распахнулась настежь.
– В сторону! – рявкнул обер-полицмейстер, и Пятаков покорно шарахнулся, не имея ни малого желания подставлять себя под пулю разъяренного крамольника.
Обер-полицмейстер (слуга царю, отец солдатам!) первым влетел в ярко освещенную комнату – да так и замер на пороге.
Причем замер он настолько внезапно, что подчиненные, готовые с боевым задором бить, хватать и тащить, по крайности – держать и не пущать, – ткнулись в его спину и едва не втолкнули начальство в комнату, словно застрявшую в бутылочном горлышке пробку.
Не удалось им сделать этого лишь потому, что обер-полицмейстер словно окаменел, вцепившись обеими руками в косяк и уставившись ошалелым взором на крамольников.
Их было в комнате числом три, что уже изобличало неблагонамеренное сборище, ибо установленный законом порядок гласил: больше двух не собираться. Видать, разгорячившись при обсуждении ниспровержения основ самодержавия, злодеи совлекли с себя всю одежду до последней нитки, ну а заодно раздели находившуюся тут же даму.