– Скажи, а жена твоя… – Митро умолк на полуслове, но Яшка догадался:
– Она никому ничего не скажет. Слово даю.
Митро не спеша поднялся на крыльцо. Подтолкнул Яшку впереди себя в открытую дверь и ненадолго задержал руку на его плече.
– Пойдём к нашим. Ночь давно.
По постелям обитатели Большого дома разбрелись далеко за полночь, но в маленькой комнате наверху, где вдвоём скрылись мать с дочерью, свет не гас до утра. Там плакали, обнявшись, и разговаривали, и смеялись, и удивлялись, и снова плакали. Гришка, который в соседней комнате тщетно пытался задремать рядом со спящей женой, невольно вслушивался в приглушённые голоса. Разобрать разговор, то и дело прерываемый рыданиями то Насти, то Дашки, он не мог и отчётливо различал лишь имя отца.
В конце концов он сам не заметил, как заснул, и очнулся от скользнувшего из-под занавески раннего луча. Сев на постели, Гришка кинул испуганный взгляд на ходики, увидел, что уже девятый час, понял, что проспал, и, шёпотом чертыхаясь, забегал по комнате в поисках штанов.
– Куда в такую рань, боже мой… – не открывая глаз, пробормотала Анютка, но Гришка не ответил и, кое-как одевшись, вылетел из комнаты.
Путь предстоял неблизкий – через всю Москву, на Таганку. К счастью, на углу Садовой оказался извозчик. Дедок в рваном малахае запросил немыслимую цену – полтинник, но Гришка, не торгуясь, вскочил в пролётку. Вскоре та, скрипя и раскачиваясь на старых рессорах, катила в сторону Тверской.
Конечно же, он опоздал. Утренняя служба в храме Успения Богородицы на Таганке давно закончилась, и из церкви выходили последние прихожане. В церковном дворике цвёл шиповник, клонила к земле ветви созревающая калина, свистели зяблики. Стоя у калитки, Гришка смотрел, как мимо него идёт из церкви народ и – неожиданно увидел всё семейство Картошек. Они шагали к ограде, оживлённо, словно и не со службы возвращались, беседуя о каких-то делах. Иринка шла последней. Гришка не видел её три месяца. Всё это время он думал о том, как вернётся, придёт в церковь, встанет за её спиной или сбоку и два часа будет смотреть на любимую не отрываясь… и вот – опоздал.
Иринка прошла мимо, казалось, не заметив его. Гришке отчаянно хотелось окликнуть её, присвистнуть хотя бы, но он не решился. Кляня себя, он вышел из-за двери – и в этот миг Иринка, прикрывающая за собой резную калитку церковной ограды, внезапно подняла взгляд и в упор посмотрела на него. Вздохнула, словно и не удивившись ничуть. Закрыла глаза, как от внезапной боли, и улыбнулась. И улыбка эта была такой горькой, так старящей её, что у Гришки защемило сердце. Иринка уже ушла, а он всё не двигался и смотрел на то место, где она только что стояла, а горло сжимала острая судорога.