– Да как же… На князя… Ты бы плюнула?
– Сравнил тоже. Кто я – и кто Настька? – Варька помолчала. – Отец что хочешь приказать может, а решать все равно ей. Ты что – не цыган? Забыл, как наши таборные девок увозили?
– Так это в таборе… Здесь другое все, – Илья в потемках притянул сестру к себе, уткнулся лицом в теплые складки ее шали. – Уеду я, Варька, а?
– Ну, давай, давай, морэ! – рассердилась она. – Бросай сестру одну на зиму глядя! Куда поедешь-то? Под Смоленск к нашим на печи лежать? – Илья не ответил. Варька погладила его по голове. – Давай хоть перезимуем здесь. А весной, если не притерпишься, уедем.
Он молчал. Варька была права: зимой в кочевье не ударяются. Нужно было потерпеть.
…– Гостям – почетное место! – заявил дед Корча, усаживая Митро рядом с собой.
Настя села с цыганками. Ее глаза живо, жадно оглядывали таборных, их пеструю потрепанную одежду, лихо повязанный зеленый платок Стехи, широкий кожаный пояс деда Корчи, красную, в бубликах кофту толстенькой Фешки, связки дешевых бус на шеях девушек, темные обветренные лица, – все, чего она, выросшая в Москве, в хоре, никогда не видела. Цыгане, в свою очередь, украдкой рассматривали ее. Из кухни прибежал босоногий мальчишка, встал перед Настей, выпучив глаза и засунув палец в рот. Настя улыбнулась и посадила его к себе на колени.
Митро взял в руки гитару, тронул струны, и за столом притихли. Кузьма тут же понесся в дальнюю горницу и вернулся со своей ободранной семистрункой. Ловко и быстро настроил ее, сел рядом с Митро и обвел цыган веселым взглядом:
– Ну, чавалэ, кто первый на круг?
Дед Корча покряхтел.
– Я знаю, по закону, хозяева разжигать должны. Варенька!
– Варька, Варька! – наперебой закричали из-за стола.
– Варька! – гаркнул Илья.
Испуганная Варька прибежала из кухни, на ходу вытирая руки полотенцем:
– Что, что, что? Чего вам подать? Чего не хватает?
– Спой нам, чайори, – с усмешкой сказал Митро.
Варька уронила полотенце. Растерянно посмотрела на брата.
– Спой, – Илья тоже взял гитару. – Тебя все просят.
Варька не стала ломаться. Встала рядом с братом, привычно кивнула Митро и Кузьме, подождала первого аккорда. И взяла – высоко и весело:
Шэл мэ вэрсты
[44], шэл мэ вэрсты, милая, прошел, —
Ай, нигде пары себе я не нашел!
Варька пела, как в хоре, – чисто, звонко. На лицах цыган появились улыбки. Никто из таборных не знал этой песни, и второй куплет подхватили только Настя, Митро и Кузьма:
Ай, дрэ форо, дрэ Москва мэ пришел —
Гожона ромня
[45] себе нашел!
Сашенька-Машенька, черные глаза —
Зачем сгубила бедного меня?
Мелодия стала чаще, и Варька пошла плясать. Цыгане весело загудели. Илья взволнованно смотрел на разгоревшееся лицо сестры, на качающиеся тяжелые серьги, на вьющийся вокруг ног бархат платья. И никак не ожидал, что она вдруг остановится перед ним, поклонится до земли, мазнув по полу кистями дорогой шали, и улыбнется лукаво и широко, как не улыбалась ни одному гостю в ресторане. Она вызывала брата плясать, и цыгане восторженно заорали: