– Лопни мои глаза, если я сама не видела! Тебе князь кольцо дарил с красным камнем за песню, за «Надоели ночи» дарил. Что я, слепая?! Все видели, милая, не беспокойся, все! Ты его хоть бы спрятала да напоказ не таскала, совсем стыда не осталось!
Бледная Настя сорвала с пальца кольцо. Яков Васильич тяжело взглянул на Симку:
– Ну-ка, замолчи. Ей жених дарил, это – другое! Настька, надень обратно.
– Не надо, отец, – сказала Настя. Сказала тихо, но Симка захлебнулась на полуслове, растерянно оглянулась на цыган, ища поддержки, но все молчали. Повернулась к Симке: – Возьми. Мне не жаль, – золотое кольцо с большим рубином, звеня, покатилось по столешнице. – Может, это ты свои цацки в рукав прячешь. А я не научена.
– Я прячу? Я, ромалэ? Да что же это такое?! – заголосила было Симка, но Яков Васильевич взглядом остановил ее. Взяв со стола кольцо, протянул его Насте:
– Надень.
– Не буду! – отрезала Настя, отворачиваясь. – Оставь, отец, клади вместе с остальными. Сергей Александрович не обидится.
Яков Васильевич не стал настаивать, бросил кольцо в шкатулку с деньгами. Испуганная Симка спряталась за спины цыган, но на нее уже никто не обращал внимания. Все сделали вид, что ничего не произошло. Дележ продолжался.
После окончания расчета с теми, кто работал в хоре, в комнату входили старые цыгане. Илья знал их всех: Татьяну Михайловну, высохшую и маленькую старушку с поблекшими глазами, в свое время сводившую сума всю Москву романсом «Плакали ивы», семидесятилетнюю Ольгу-Птичку, прозванную так когда-то за звонкий голос, тетю Пашу, которую длинно именовали Бессменная Графиня: она трижды была на содержании, и все три раза, как нарочно, – у графов. Приходили когда-то гремевший тенор Колька, теперь согнутый в три погибели, разбитый ревматизмом старик Николай Федорович; гитарист Граче, у которого дрожали покрытые коричневыми пятнами руки; бас Бочка, седой как лунь, охрипший и сгорбившийся. Хор не оставлял своих, и деньги выделялись каждому. Получив свою долю, старики спокойно и с достоинством благодарили и, не считая денег, уходили.
Конечно, солисты зарабатывали больше остальных. Но Илья знал, что Зина Хрустальная содержит чуть ли не полсотни родственников, проживающих в Таганке; что Митро должны деньги – и черта с два вернут! – два десятка нищих цыганских семей из Марьиной рощи. По поводу последних Митро ругался: «И надо же было туда сестру замуж отдать! Теперь, хочешь не хочешь, вся Марьина роща нам родня. Чуть что – являются, просят. Тьфу! Что я им – Попечительский совет?! А куда денешься?» Кузьма слал деньги в Ярославль; в доме братьев Конаковых постоянно толклись какие-то тетки, дядья, племянники… Так было всегда. И в таборе Илья видел то же самое: стоило кому-нибудь из цыган зажить побогаче, как немедленно объявлялась нищая родня, седьмая вода на киселе, которую нужно было брать в семью, кормить, одевать и считать кровными. Все это называлось «романэс»