– Настенька, ну хоть «Не смущай», вы с Митро так чудесно в прошлый раз на два голоса…
– Нет! Знаю что! – радостно вскрикнула Настя. Повернулась к отцу, просящим жестом сложила руки на груди: – Дадо![22] «Соловей»!
– Что же ты меня просишь? – пожал плечами Яков Васильевич. – Машина песня, ее проси.
– Тетя Маша! – метнулась Настя. Марья Васильевна улыбнулась, не поднимая ресниц.
– Что ж… Спой, чайори[23]. Я свое отпела.
– Митро, Кузьма, Петька! – не позвала – потребовала Настя, повернувшись к гитаристам. Молодые цыгане весело рванулись с мест. Сбежнев предложил Насте сесть рядом с ним на диван, но та отказалась, и князь, поднявшись, встал перед ней. Сейчас Илья мог видеть тонкий профиль Насти, стоящей у камина. Розовый свет гаснущих углей отблескивал на ее платье, скользил по лицу. Пальцы Насти были в руке князя. Она улыбнулась и запела:
Соловей ты мой, соловей, голосистый, молодой,
Ты куда, куда летишь, куда бог тебя несет?
Я лечу на высокие места, по ракитовым, ракитовым кустам!
Кабы куст да не был мил – соловей гнезда б не свил.
Веселая мелодия песни показалась Илье совсем простой, в мыслях тут же сложилась вторая партия. Если б можно было подпеть, подтянуть Настьке… даже без слов. И чего этот князь так глядит на нее?!
Последний взлет голоса, последний гитарный аккорд. Тишина. Мельком Илья увидел серьезные лица офицеров, широко раскрытые глаза молоденького Строганова. Настя стояла неподвижно, опустив ресницы, улыбаясь. Сбежнев зачарованно смотрел в ее лицо.
– Машенька… – вдруг раздался чей-то слабый возглас от дверей. Он был настолько неожидан в мертвой тишине, заполнившей комнату, что Илья чуть не выронил гитару.
Хозяин дома, нахмурившись, вскочил с дивана. В дверях комнаты, держась за косяк, стоял белый как лунь старик в длинном домашнем халате. Под халатом угадывались панталоны и рубаха, но мягкие войлочные туфли были надеты на босу ногу.
– Машенька… – растерянно повторил он, озираясь по сторонам. – Машенька, это ты?
Граф Воронин, хмурясь, быстро подошел к дверям:
– Papá, зачем вы встали? Вы же знаете, вам нельзя! Позвольте, я провожу…
– Жан, оставь… – Старый граф слабо отмахнулся, сделал несколько шагов, подслеповато прищурился на притихших цыган. – Боже мой… хор… Я думал, мне чудится… Добрый вечер, господа! – вдруг спохватился он, взглянув на друзей сына.
Те ответили смущенными поклонами. Старик суетливой походкой пересек комнату и приблизился к цыганам. Илья увидел его сморщенное лицо, выцветшие голубые глаза, дрожащий подбородок.
– Яшка, ты? – неуверенно спросил старый граф, задирая голову, чтобы взглянуть в лицо Якову Васильичу.