Илья сказал это очень тихо, но вроде бы спавший Кузьма тут же заворочался:
– Ты про князя, что ли? – сонно пробормотал он. – Ну и что? С кем же ей еще быть? Жених все-таки…
– Кто?! – задохнулся Илья.
От его голоса Кузьма проснулся окончательно, поднял голову, удивленно захлопал глазами.
– А наши тебе не рассказали еще? Он, Сбежнев, нашу Настьку год назад в ресторане увидал и чуть не умер. Не поверишь, каждый день ездил, золото горстями возил. Девки от зависти все локти искусали. А к весне – бух! – предложение сделал. И не какое-нибудь, а всамделишное! Он, правда, не особо богатый, одно только прозванье, что князь… Но именье под Тулой имеется, и вроде даже доход с него какой-то. Хорошо, Яков Васильич не растерялся. За чем дело стало, говорит, – пусть ваша милость хору сорок тысяч заплатит и венчается.
– Уж прямо и венчается… – насмешливо протянул Илья, а Кузьма рассмеялся:
– Ты что! Это – обязательно! Настька иначе ни в жисть не согласится. Сколько предложений до этого было – отказывалась же. Купец Гречишников пятьдесят тысяч давал, рубаху на груди рвал, а она уперлась. Уж Яков Васильич орал – вся Живодерка дрожала! Но Настька никого не боится. Лицо, кричала, ножом изрежу, из пролетки на ходу прыгну и шею сломаю, если отдадите. Так и не пошла к Гречишникову, у того с расстройства запой двухнедельный случился. А Сбежнев сразу сказал, что сорока тысяч у него нет, но пусть Настька подождет, он достанет. Яков Васильич потом жалел, что все пятьдесят не запросил… Крепко князя Настька взяла! Теперь вроде бы сорок тысяч есть, и после Рождества свадьбу сыграем. Сбежнев ее в свое имение заберет. И будет наша Настька княгиней!
– Ну, дай бог… – пробормотал Илья, отворачиваясь. На его счастье, сани тронулись с места, и Кузьма, крепко обняв обеими руками футляр с гитарой, заснул снова.
Луна упала за купола церкви. Последний серый луч пробился в окно Большого дома, скользнул по роялю, задрожал на паркете. Яков Васильевич зажег свечу, и рыжие блики, отразившись от полированной поверхности стола, легли на лицо Марьи Васильевны. Она молча отодвинулась в тень. Яков Васильевич искоса взглянул на сестру. Чуть погодя негромко сказал:
– Может, чаю выпьешь? На кухне Дормидонтовна гоношит.
– Скажи ей, чтобы спать шла. Не хочется.
Яков Васильев подошел к столу. Поколебавшись, положил ладонь на руку сестры.
– Ну, будет уже, Машка. С самой Пречистенки ревешь. Что ты, ей-богу…
– Да замолчи ты! – с сердцем отмахнулась Марья Васильевна, сбрасывая руку брата и доставая огромный носовой платок. – Я думала – не увидимся с ним больше. А вот сподобил господь…