Костя ушел сам. Его уход совпал с октябрьским путчем. Как только Гайдар, появившись на экране их старенького «Рубина», призвал всех на защиту демократии, Костя сполз с тахты, захлопнул томик Флоренского и принялся лихорадочно одеваться.
— Ты куда? — спросила Нина, полуживая от усталости, только что вымывшая-выскоблившая свои четыре подъезда.
— К мэрии, — буркнул ее благоверный, зачем-то натягивая охотничьи сапоги-бахилы. — Ты же слышала, Егор сказал: «Встанем живым кольцом!»
— Че ты сапоги-то напялил? — ехидно поинтересовалась теща. — По грибы, по ягоды, что ль?
— Возможно, нам придется отступать, — сухо пояснил зять, нервно запихивая в рюкзак термос, складной нож, теплые кальсоны. — Уйдем в леса. В ополчение. Может, я вообще не вернусь, — добавил он дрогнувшим голосом.
Вскинул рюкзак на плечо, на цыпочках прошел в детскую, чмокнул спящего сына в мягкую щеку… Нина и мать ошеломленно глядели на Костю. Костя обставил сцену прощания по всем правилам революционного эпоса: герой склоняется над колыбелью сына… Он уходит в ночь — явки провалены, всюду облавы, там и сям рыщут шпики, охранка не дремлет… Демократия в опасности. Герой идет на баррикады, лик его одухотворен и бледен, глаза сияют, взор ужасен. Он весь, как Божия гроза.
— Вот смотри, Нин, — вздохнула многомудрая Нинина мать, как только за зятем захлопнулась дверь. — Вот тебе советский мужик во всей красе. То, что у него семья с копейки на копейку перебивается и жена на четырех работах пашет, — это ему до фонаря. Это его не колышет. Как только у него демократия в опасности, тут он сразу: кальсоны в котомку и — грудью на амбразуру! Вперед!
Все три эпохальных дня Костя пропадал невесть где, изредка позванивая домой. «Слышишь, как грохочет?! — ликующе орал он в трубку. — Я от „Баррикадной“ звоню! Давим их, как клопов!.. Долавливаем!»
Наконец явился, обросший трехдневной щетиной, говорящий без умолку, радостно-возбужденный. Умял две тарелки борща, вскочил:
— Нина, я на митинг! Сейчас митинг в Останкине… Потом у мэрии… Победа, Нинка! Виктория! Теперь все будет по-другому!
— Ты уверен? — спросила Нина устало и насмешливо. — Ой ли… Революция пожирает своих детей. Помнишь? Уж сколько их было, этих викторий, — всегда одним и тем же кончается. И эта вас сожрет и не подавится.
Костя возмущенно взглянул на жену, но смолчал. Ушел. Вернулся ночью, наспех собрал чемоданчик. Объявил Нине, что уходит навсегда. Там, на баррикадах, он встретил женщину, которая его понимает, которая разделяет его убеждения.
— Надо же! — удивилась Нина. — И кто она такая?