Но в той панике, в какой Лара пребывала, ей ничего не оставалось делать, как доказать раз и навсегда, что она была больше чем «лакомый кусочек».
* * *
Она проснулась от собственного крика. Сердце бешено билось. Лара вскочила вся в холодном поту, лицо залито слезами. В голове ее раздавались детские крики. Ребенком в ее сне — вдруг осознала Лара — была она сама. Она была маленькой девочкой с кудряшками, в красном платьице в мелкий горошек.
В первый раз кошмар, преследовавший ее потом всю жизнь, задержался в сознании как кусочки игры-загадки — поднос с молоком и сандвичами, неподвижная фигура в кресле, блики света, бегающие по потолку, разбивающие вспышками темноту в комнате, уставившиеся в одну точку безжизненные глаза.
Лара включила лампу на прикроватном столике. В мозгу вспыхнул пугающий образ матери. Она увидела себя, сидящей у нее на коленях и наблюдающей за огромной толпой людей, снующих по улице за окном. Воображение было настолько четким и ясным, что она вспомнила надпись на магазине напротив окна: «Христос Спаситель».
Лара всегда считала, что крест в ее сне был просто каким-то символом. Теперь она твердо знала, что крест был реальным. И это был единственный ключ к той жизни, которая была много лет назад. Фрагмент за фрагментом стали складываться в голове события той ужасной ночи.
Она вспомнила, как она с такой аккуратностью делала сандвичи, чтобы мама снова полюбила ее. Она никак не могла вспомнить, что она натворила, что так расстроила маму, а только тот восторг, который испытывала, когда несла поднос к ней, и тот ужас, который ощутила, увидев маму в том страшном состоянии. Ее крики призвали хиппи, которая жила этажом ниже и была всегда очень добра к ней. Имя хиппи было что-то наподобие Эйли… или Элайн… или Элен. Точно, Элен, так называла ее мисс Прескотт. Последнее, что могла вспомнить Лара, это то, как мисс Прескотт укладывает ее в постель с обещанием разбудить, когда приедет доктор. Но утром, когда она проснулась, мама уже ушла навсегда.
Слезы опять потекли из глаз Лары, когда ее вина, похороненная в детстве, снова стала жечь изнутри. Если бы она не уснула, она бы остановила их и не дала отобрать у нее ее маму. Она наконец поняла, что все эти годы обвиняла себя в том, что случилось с матерью. Лара даже убедила себя, что стала причиной ее болезни, и эта мысль была настолько болезненной, что стала ее манией.
Но сколько бы она ни пыталась, она не могла вспомнить события предшествовавшего дня. В памяти только осталось, как мама закручивает ей волосы в локоны и наряжает в новое платье. Она кажется такой счастливой. Они куда-то едут. Но куда?