Каждая ученица, вид постели которой не соответствовал инструкциям, заслуживала раздражительного порицания, которое вносилось в черный гроссбух сестры Терезы; в него записывались все нарушения, совершенные девочками за день; их подушки и одеяла сбрасывались с кровати. Простыни и одеяло Лорис оказались среди тех, что теперь лежали на полу.
— Исключительно из-за того, что ты сегодня это делала в первый раз, Касталди, мы не вынесем тебе никакого порицания.
Она позвала Мэри Элизабет, свою любимую ученицу, преуспевающую в уборке постелей.
— Мэри Элизабет покажет тебе, как надо убирать постель, и если ты не успеешь одеться и не будешь готова ко второму звонку, ты будешь лишена завтрака.
Сестра Тереза пронзительно свистнула в свисток, висевший у нее на шее. Ученицы построились в одну шеренгу и стали выходить из комнаты. Черные волосы ее усов ощетинились, когда она осталась проверить постель Патриции Шварц, которая только что ее застелила. Она сорвала одеяло и швырнула его на пол.
— Ты сегодня опять останешься без завтрака.
Мэри Элизабет подождала, пока монахиня выйдет из комнаты, и повернулась к Лорис.
— Мне, наверное, тоже придется остаться без завтрака из-за тебя. Я знала, что у тебя будут неприятности.
— Мне жаль, — прошептала Лорис.
— Не оправдывайся перед ней, — отозвалась Патриция со своего места. — Она всегда выслуживается, чтобы стать мисс Аккуратность, и подлизывается к сестре Терезе.
— Да?
Мэри Элизабет резко дернула за угол простыни.
— Ты была бы счастлива, если они тебя выгонят.
Кареглазая рассмеялась.
— Из твоего рта да Богу в ухо.
— Я не знаю, как они все еще могут держать здесь грязную еврейку, — презрительно огрызнулась Мэри Элизабет.
Девочка побледнела так, что точки веснушек четко выделились на ее лице. Лорис не поняла, что подразумевала Мэри Элизабет под «грязной еврейкой», но могла сказать, что и прежде она несколько раз слышала, как Патрицию так обзывали. Словно превозмогая боль, Патриция гордо выпрямилась. Не говоря ни слова и без единого взгляда в их сторону, она стала застилать постель.
Лорис подумала, неужели Дьявол оставил свою отметину и на Патриции Шварц.
Картер Кинсли был в необъяснимо дурном настроении. Привыкший к тому, что каждая его прихоть моментально исполняется, он не выносил, когда этого не происходило. Даже исчезновение Прескотт на три дня вывело его из состояния равновесия. Это было не только из-за того, что Прескотт держала его в неведении относительно Анхелы, но и оттого, что без нее его кабинет пришел в состояние полного хаоса.
Картер обнаружил, что, не сознавая это, Прескотт сделалась ему необходимой. Даже личный секретарь его отца, которого он привлек в помощь себе, не знал, где что находится. В своей фешенебельной конторе в Манхэттене с висящим на стене Балтусом и буссеевским ковром на полу Картер Кинсли разбирался в картотеке на уровне клерка, получающего семьдесят пять долларов в неделю.