Он ходил до тех пор, пока улицы не затихли. Редкие такси, очень мало пешеходов. Он выбирал самые темные улицы, прятался в парадных, таился на лестницах подземки. Было почти два часа ночи, когда он вернулся на Шестьдесят вторую улицу.
В целом квартале свет горел только в одном окне. По словам Шелби, свет горел и в ту пятницу вечером.
Ее дверь не охранялась. Маззио все еще дежурил на Шестьдесят четвертой улице, а Беренс ушел с дежурства. Я не отдавал распоряжений о его замене потому, что, когда уходил от Лоры и посылал своих людей следовать за Уолдо, не имел представления, что он носит свое оружие с собой.
Он вскарабкался по лестнице и позвонил в дверь.
Она решила, что я вернулся арестовывать ее. Это выглядело более разумно, чем возвращение убийцы. На мгновение она подумала о том, как Шелби описывал смерть Дайяне. Затем она завернулась в белый халат и подошла к двери.
К тому времени я уже знал секрет Уолдо. Я не нашел ружья в квартире, значит, он носил его с собой, и оно было заряжено оставшимися патронами калибра 0,18 дюйма. Что я обнаружил, так это кипу незаконченных и неопубликованных рукописей. Я их прочитал, так как собирался ждать его в квартире, встретиться с ним, выдвинуть свои обвинения и посмотреть, что будет дальше. В рассказе, озаглавленном «Ступени к нашему Господу», я обнаружил следующую фразу:
«У цивилизованного индивидуума злоба, это глубоко запрятанное внутрь оружие, облекается в одежды бесполезности, обнажает замаскированный ум или гордо выставляет напоказ свои красоты».
В рассказе речь шла о ядах, которые прятали раньше в старинных кольцах, о кинжалах в ножнах, об огнестрельном оружии, которое скрывали в старых молитвенниках.
Примерно через три минуты я понял, что он носит свое оружие с собой. Вчера вечером, когда мы выходили из ресторана «Золотая ящерица», я сделал попытку взглянуть на его трость. Он резко выхватил ее у меня, едко заметив, что раздобудет мне палку с резиновым набалдашником. Его колкость была налита свинцом. Обида не позволила мне задавать дальнейшие вопросы. Уолдо относился к принадлежавшим ему вещам, как к живым существам. Он стремился оградить свою драгоценную трость от непосвященных рук, поэтому вылил на меня ничем не прикрытую злобу. Тогда я подумал, что он опять демонстрирует свои причуды, вроде той, например, как пить кофе из чашки наполеоновского сервиза.
Только теперь я понял, почему он не допускал меня к своей трости. Он ее носил — так он мне сказал, — чтобы придать себе значительный вид. В этом он видел скрытую власть мужчины. Он, вероятно, улыбался за дверью Лоры, готовясь применить свое тайное оружие. Во второй раз все было бы так же, как и в первый. В его угасающем, растерянном сознании не было места ни оригинальному преступлению, ни его повторению.