. Джентльмену не нужна леди, которая много знает. В качестве жены, уж точно. — Тут леди Викерс обычно прикладывалась к рюмке и добавляла: — После замужества сможешь узнавать все, что пожелаешь. Предпочтительно с другими джентльменами».
Если раньше Аннабель чего-то и не знала, то теперь ей стало известно множество разных вещей. Например, что, по меньшей мере, три сына лорда Викерса родились вовсе не от лорда Викерса. Аннабель постепенно понимала, что ее бабушка, вдобавок к вульгарной манере выражаться, обладала весьма расплывчатыми представлениями о морали.
Глостершир все больше казался девушке раем. В Лондоне же всё было чересчур… блестящим. Не буквально, конечно. По правде говоря, всё здесь было скорее серым, от тонкого слоя сажи и пыли. Аннабель и сама не понимала, почему ей на ум приходило именно слово «блестящий». Наверное, потому, что ничто здесь не казалось простым и незатейливым. И уж точно не было прямым и честным. А скорее даже, являлось скользким и ненадежным.
Ей вдруг нестерпимо захотелось выпить большущую кружку молока, словно его свежесть и естественность могли вернуть ей утраченное душевное равновесие. Она никогда не считала себя слишком чопорной. Видит Бог, она даже считалась «Уинслоу, быстрее всех засыпающей в церкви», но каждый новый день в столице приносил с собой и новое потрясение — новое событие, от которого ей только и оставалось, что пораженно и сконфуженно застыть с открытым ртом.
Она живет здесь уже месяц. Целый месяц! И до сих пор ощущает себя страшно скованно и никогда не знает, правильно ли то, что она делает и говорит.
Как же она все это ненавидит!
Вот дома она чувствовала себя уверенно. Конечно, и ей случалось ошибаться, но она почти всегда знала, что поступает правильно. В Лондоне царили иные законы. И хуже того, все всех знали. А если не знали лично, то все равно знали всё обо всех. Выглядело это так, будто весь бомонд обсуждает какой-то секрет, и только одна Аннабель не в курсе. Любая беседа содержала недосказанности, глубокие оттенки скрытого смысла. И Аннабель, которая считалась не только «Уинслоу, быстрее всех засыпающей в церкви», но и «Уинслоу, всегда говорящей то, что думает», постоянно сталкивалась с тем, что не может и рта раскрыть, никого при этом не обидев.
Или не поставив себя в глупое положение.
А не себя, так кого-то другого.
Сама мысль об этом была невыносима. Она просто умирала, представляя себе, что из-за нее дед укрепится в мысли, что ее мать действительно идиотка, ее отец — чертов дурак, а лично она — чертова идиотская кретинка, самая наиглупейшая из всего их семейства.