– Я здесь, равви, – сказал Грелич. – Но вы знаете, я никогда не был верующим. Я даже в Бога не верю.
– Вас сдерживает не Бог, а традиции.
– Принимаю это, равви. Ведь я здесь.
– По моему приказу вы освободите тело, которое по вашему желанию и осознанным действиям больше не принадлежит вам.
– У меня было чудовищное настроение, когда я решился на это, – сказал Грелич. – Жизнь казалась бессмысленной. Но и полужизнь не рай.
– Сейчас я поставлю подпись под этим документом, – продолжал раввин Шапковский. – Когда последняя черта моего имени будет дописана, вы исчезнете, Мои сей Грелич, и отправитесь туда, куда отправитесь.
Писарь вручил раввину перо и придвинул к нему пергамент. Раввин очень медленно стал выводить свое имя.
А Ричи окунулся в свои мысли. Он вспомнил, что еще не успел порасспросить Грелича о Ницше и Камю и о важных вещах, о которых заходил разговор. Он вспомнил гроссмейстера Бобула и официанта-переводчика-агента Лейбера. Ричи понимал, что без Грелича он никогда не пойдет в заведение Ратштейна. Он решит, что этот агент бесперспективен – да и как опустившийся румынский официант в еврейском ресторане сможет сделать для него что-нибудь на американском рынке? Еще он никогда не увидит Соломона. А если увидит – что сможет ему сказать? А Ричи хотел бы попросить Соломона поведать о своей жизни. Хотя Соломон вряд ли захочет даже рассказать Ричи про старые добрые времена в Аддис-Абебе и про то, как чернокожие стали иудеями. Ведь Ричи будет повинен в смерти его друга.
Греличу, конечно, некого винить, кроме себя. Он сам приговорил себя к смерти. Но по-дружески ли это – позволить умереть своему другу и даже способствовать его уходу, особенно когда суицид отступил и больше не манит? Расценивать ли это как акт милосердия и закончить то, что Грелич сам же и начал (пусть даже в нездравом уме)? Вряд ли.
Ричи подумал о своей небольшой и неблизкой семье. Мать умерла. Отец отошел в мир иной в дорогом доме престарелых в Аризоне. Младшая сестра изучает библиотечное дело в Вассар-колледже. Они давно не виделись, даже не переписываются.
Та новая семья, которая возникла вокруг Грелича и приняла к себе Ричи, сулила новые интересные переживания. Ему придется забыть о них, как только он избавится от Грелича.
Неожиданно Ричи возжелал отмены церемонии, отмены казни. В его голове достаточно места для двоих – для него и для Грелича.
Раввин закончил свою подпись и воззрился на Ричи. Его брови вздернулись.
– Ну? – спросил он.
Раввин сделал жест, пламя свечи задрожало и погасло.
Ричи сел на кровати. Ух ты! Неужели! Посмотрел по сторонам, потрогал лицо. Новое, но такое знакомое лицо Моисея Грелича.