— В чем? Ну, например, там было старое меню с яхты «Каллиопа». Оно лежало на столе, он схватил его и бросил в огонь.
— Если ты пережил кораблекрушение, когда судно треснуло у тебя под ногами и пошло ко дну, думаю, не очень-то приятно натыкаться на вещи, которые об этом напоминают.
— Конечно, но у меня сложилось такое впечатление, что не в самом меню было дело, а в том, что на нем… — Перегрин умолк и, широко раскрыв глаза, уставился в пространство. После длительной паузы, он ошарашенно произнес: — Кажется, вспомнил.
— Что?
— То, что было на меню. Автографы. Ну знаешь, гости расписались. И… Эмили, слушай.
Эмили выслушала.
— Не знаю, какое это имеет значение, — сказала она, — но на всякий случай запиши.
Перегрин последовал ее совету.
— И еще одно, — сказал он. — По поводу прошлой ночи. Мне не дает покоя один момент. Я тогда был в зале, а ты выходила из-за кулис. И туг Тревор начал бузить, мяукал, хлопал дверью. Я помню, что я вдруг подумал о «Вишневом саде». Ну не то чтобы всерьез задумался, а так, мысль мелькнула.
— О «Вишневом саде»?
— Да… Черт, как бы я хотел его поставить!.. Так вот, — возбужденно продолжал Перегрин, — а потом в памяти вдруг всплыла цитата, не помню откуда: «Исчез, лишь»… кажется, «аромат и»… что-то еще. И эти смутные, словно сон, воспоминания не отпускали меня, пока мы шли по переулку до улицы Речников. Почему? Что их вызвало?
— Вряд ли они могут быть связаны с Тревором и Джоббинсом.
— Знаю. Но я не могу отделаться от дурацкого ощущения, что какая-то связь существует.
— Не старайся вспомнить, тогда все само собой получится.
— Ладно. Как бы то ни было, сочинение о каникулах закончено. Интересно, Аллейн еще в театре?
— Позвони.
— Хорошо. А что за сверток ты таскаешь с собой целый день?
— Покажу, когда ты позвонишь.
Дежурный полицейский в «Дельфине» ответил, что Аллейн уехал в Скотленд-ярд. Перегрин дозвонился туда с удивительной быстротой.
— Я написал, — сказал он. — Принести вам?
— Буду вам очень признателен. Спасибо, Джей. Вспомнили что-нибудь еще?
— Боюсь, нового не слишком много. — В телефонной трубке затрещало и зазвенело.
— Что? — переспросил Аллейн. — Что там бренчит? Я не расслышал. Ничего нового?
— Есть новое! — вдруг заорал в трубку Перегрин. — Есть. Вы напомнили мне. Я напишу. Есть. Есть. Есть!
— Вы прямо как рок-певец голосите. Я буду здесь приблизительно в течение часа. Спросите на входе, вам объяснят, как пройти. До скорого.
— Ты вспомнил? — воскликнула Эмили. — Что? Расскажи.
И когда Перегрин рассказал, она тоже вспомнила.
Он открыт свой отчет и принялся лихорадочно дописывать. Эмили разворачивала сверток. Когда Перегрин закончил делать добавления и развернулся на стуле, он обнаружил перед собой акварель с изображением шикарного джентльмена. Его волосы были зачесаны вверх и стояли петушиным гребнем. Бакенбарды завивались, словно стальные пружинки, а выпуклые глаза гордо взирали из-под невероятно густых бровей. Одет он был в сюртук на атласной подкладке, нестерпимо яркий жилет, из кармашка которого свисали три цепочки для часов, в галстуке торчала бриллиантовая булавка, а руки были унизаны перстнями. Панталоны на штрипках были заправлены в лакированные штиблеты, а изящно изогнутой рукой в лиловой перчатке джентльмен придерживал цилиндр с загнутыми полями. Одну ногу он поставил прямо, а другую согнул, являя собой прямо-таки потрясающее зрелище.