Волк, казалось, не особо страдал от своей раны и мог передвигаться, но у Эс-Ти встал ком в горле и появилось тянущее чувство ужаса в душе.
Он стоял на коленях около волка, гладил его густой мех, надеясь поймать какую-то фразу, мелькнувшую в сознании.
Зверь… шпага… ведьма.
Немо.
Ведьма… она ускакала из конюшни, как будто все черти ада гнались за ней.
И как пламя от искры, попавшей в опилки, в его голове вспыхнуло озарение. Он понял, что она сделала.
— О Господи, — вздохнул он.
Чилтон. Она направилась одна наказать Чилтона. И не вернулась.
— Будь ты проклята, Ли! — заорал он в ночное небо.
Ли не боялась темноты. Она любила ночь и всегда, когда шла одна под звездами, ощущала, что ночь ее охраняет. Ее не тревожили ни призраки, ни демоны, она не страшилась дьявольских наваждений.
Но лежать на полу, с завязанными глазами, с руками и ногами, опутанными веревками, корчиться от боли, напряженно пытаясь уловить смысл доносившихся до нее звуков… Это было совсем другое дело. Этого стоило бояться. Никакой демон ада не пугал ее больше, чем отдаленные вопли последователей Чилтона.
Она лежала там же, где пришла в сознание, и старалась снова не потерять его от боли. Голова гудела, щекой она касалась ковра, а тело лежало на голых досках, пахнущих ее домом, холодным и заброшенным, с запахом нюхательного табака ее отца и мятно-солодовым запахом укропа, который горничные часто использовали для натирки полов.
Ли была уверена, что находится в Сильверинге в большой комнате. Она пыталась собраться с мыслями. Нет, это не мраморный холл — там не было ковра — и не комната Кингстона.
Когда вдруг в отдалении разразилась буря криков, охранник поднялся и отошел так далеко, что она даже не могла определить, куда направились его шаги. Она все время дергала свои путы, моля Бога, чтобы охранник ушел из комнаты. По-видимому, так и произошло, но снять путы ей не удалось.
Ее привязали к чему-то очень прочному. Пальцы при ощупывании дерева наткнулись на резьбу. Только одно место в доме украшено резным дубом с вычурными завитушками — перила галереи часовни. В ней она провела бесчисленные субботние вечера, сидя между матерью и Анной и слушая мелодичный голос отца, проверявшего, как будет звучать проповедь.
Шаги — быстрые, взволнованные — вернулись. Ли попыталась притвориться, что еще не пришла в сознание, но холод заставил задрожать так сильно, что она едва могла сдержать свои движения.
— Он сейчас вернется из церкви, — произнес мужской голос с сильным северным говором, — твой час настал, ведьма.
Ли слышала крики. Причем один голос становился все громче и громче. Она много месяцев не слышала его, но сразу же узнала завораживающий тембр голоса проповедника. Его слова, как правило, ничего не значили. Дело было именно в голосе — просящем и приказном, ласковом и неожиданно грозном, рассказывающем истории о грехе и искуплении и славе Господней и его, Джейми Чилтона.