Гранитные колонны крыльца и швейцар, вежливо распахнувший перед ней входную дверь, — все это было из другой жизни, из той, в которой все возможно, и Наталья почувствовала себя ребенком, попавшим в волшебную сказку. Ее охватил вполне понятный страх, страх человека, никогда не имевшего лишней десятки в кармане, перед невероятной, фантастической роскошью.
— Господи, зачем я здесь? — прошептала она, отдавая пальто седобородому Петровичу, по случаю приема гостей облачившемуся в помпезную швейцарскую ливрею.
Петрович решил, что вопрос обращен к нему, и, важно оглаживая роскошную бороду, пробасил:
— На именины синьора Максима приехали, девушка. Милости просим! — Он проводил ее в маленький будуар на первом этаже. — Посидите, пожалуйста, я доложу Лине Николавне. Она, должно быть, опять в кухне, поваров гоняет, — и Петрович добродушно ухмыльнулся в бороду. — Хозяйка она — высший класс: я на днях лося подстрелил, так ничегошеньки не пропало, даже шкуру заставила снять и высушить. Потом, говорит, выделаем и на пол вместо ковра, значит, приспособим. У нее в хозяйстве ни одна крошка не пропадает. Во какая хозяйка!
— Она — Дева по гороскопу, — сказала Наталья, чтобы хоть что-нибудь сказать. — А они, Девы, такие.
— Да уж, хозяйка знатная! — подвел итог Петрович и неспешно удалился. Похоже, он был единственным человеком в доме, сохранявшим полное самообладание и невозмутимость.
Наталья откинулась на спинку дивана и глубоко вздохнула, руки еще тряслись, но предобморочное состояние прошло.
«Интересно, какая Линка теперь? Сколько лет мы не виделись? Четыре года? Точно — с того самого года, как она замуж вышла», — размышляла Наталья, разглядывая мраморную скульптуру мальчика, стоящего на коленях перед кем-то или чем-то невидимым. Скульптура находилась в нише, подсвеченная снизу ярким желтым светом, который придавал теплый золотистый оттенок мраморной коже мальчика, и тот казался естественным, живым. Наталье захотелось его потрогать, она уже протянула руку, как в будуар ворвалась Лина.
— Наташка, родная, я так рада! — Она бросилась обнимать подругу, — Господи, ты нисколько не изменилась, только похудела, что ли. Дай посмотреть на тебя хорошенько. И волосы покрасила, ты ж белая была! Но тебе идет. Как мне хочется с тобой поболтать, как раньше, помнишь, всласть! И Вичка приедет, обещала. Здорово-то как! Умница моя, красавица! Но переодеть тебя надо, не возражаешь? Тогда пошли ко мне наверх, подберем тебе что-нибудь этакое, чтоб глаз не оторвать. — Лина тараторила без умолку, на все Натальины попытки вставить в ее монолог хотя бы словечко она реагировала новым, еще более мощным словоизвержением.