– Шутишь? За ним должок. Я сумею заставить его согласиться.
– Ну-ну… Девушка, которая знает, чего хочет.
Мы идем домой, и я пытаюсь вспомнить, когда раньше мне было настолько же хорошо. Когда Орландо жил у нас и… в Нью-Мексико.
– Помнишь Санта-Фе? – спрашиваю я.
– Разве это можно забыть?
Мама однажды велела нашему водителю забрать меня из школы прямо посреди уроков и отвезти в аэропорт Тетерборо, где мы встретили ее на частном самолете. Как и в случае с домом на Гудзоне, она не сказала мне, куда мы летим. Я помню, как удивилась тому, что в самолете был холодильник с шестью сортами мороженого. Когда мы прилетели, нас тут же усадили в лимузин, и я смотрела в окно, пока мы ехали по каньону. Земля вокруг нас была темно-красного цвета. Помню, как радовалась тому, что приехала в незнакомое место во время учебы. Я внезапно стала человеком, которому можно завидовать. Не столько тому, что меня забрали из школы, сколько тому, что меня оттуда забрали по важному поводу – и этот повод включал в себя частные самолеты и мороженое.
Утром мы поехали на ранчо, где и проходила фотосессия. Там было пять человек, которые причесывали, и одевали маму, и наносили ей макияж. Хотя я бы скорее сказала, что они помогали ей растрепаться. Еще там был вороной жеребец, огромный и дикий, но с большими теплыми глазами. Мама забралась на него, и тут он совершенно потерял голову, начав прыгать и брыкаться, мама соскочила с него и сломала запястье. Лошадь исчезла в прерии. Я, несмотря на мамину травму, не переставая расспрашивала всех, что же будет с лошадью. Все говорили, что она вернется, но я не верила. Маме наложили гипс. Ричард в то время преподавал в Денвере и восемь часов проехал на машине, чтобы увидеться с нами. Он сказал, что мама никогда раньше ничего не ломала.
В конце концов мы втроем провели в гостинице три дня. Мы заказывали всякие странные вещи для развлечения, танцевали под известную тогда песенку Мадонны «Music». Ричард читал нам свои стихи, а мама прочитала небольшой рассказ, который, как оказалось, был началом ее книги. Мы играли в ванне в «Правду или расплату», и мама держала над головой гипс, прикрытый пластиковым пакетом. На небе были миллионы звезд.
– Те дни в Санта-Фе – это, наверное, самое лучшее… – Ричард улыбается, и его добрые карие глаза слегка загораются. – …странно, да, потому что она сломала руку и все такое, но иногда в беде люди проявляют свои лучшие качества.
– Кстати, я знаю, что он там был. Почему он чувствует себя виноватым? Я должна это знать, пожалуйста.
Ричард поднимает глаза к небу, переливающемуся приглушенными оттенками красного и оранжевого, солнце спряталось за зданиями, о его присутствии напоминает только эта игра цветов. Он сейчас ответит, я вижу по его лицу.