могут все.
Чтобы попасть на мою улицу, надо пересечь другую, широкую, которая спускается прямо к Площади. На углу мы останавливаемся. Внизу, метрах в двухстах от нас, там, где улица вливается в Площадь, стоит танк. Левой рукой Ираклий крепко прижимает к себе мой локоть, и мы перебегаем на другую сторону.
В моей комнате воздух еще вчерашний. И тишина обычная, ночная. И крона смоковницы недвижно темнеет на фоне светлеющего неба.
Сначала мы стоим посреди комнаты, обнявшись. А потом ложимся. Просто ложимся в одну постель, и всё.
…Ираклий уходит рано, взяв с меня обещанье, что дальше конца улицы я никуда не пойду. Он говорит, что на работе у него есть еще одна камера. И добавляет:
– Никогда не бойся за меня. Со мной ничего не случится.
…Утром весь город выходит на улицы. Возле магазинов очереди. Скупают соль, спички, подсолнечное масло, крупы. Кто знает, может, нас всех накажут, возьмут измором. Может, вчерашнего было мало.
Назавтра я не выдерживаю и отправляюсь на Проспект. Там, где позавчера сидели, стояли и лежали люди, сегодня лежат цветы и горят свечи. Встречаю своих, издательских. Никто не знает, что делать. Транспорт не ходит. На центральных улицах и площадях бронетехника. Люди проходят мимо нее, точно не замечают. Точно и нет тут ничего. Потому что – если есть, то надо же что-то делать? Мы стоим, смотрим, потом идем на работу.
У входа в издательство вижу Шурочку. Шурочка – молодая жена Вовы-Ладо. Он привез этот прелестный трофей в прошлом году из командировки в Новосибирск, куда летал вместе с футбольной командой. Матч закончился победой сибиряков, но Вова-Ладо успел в короткий срок одержать личную победу.
Шурочка прилетела к нему через неделю, а еще через месяц они встречали в аэропорту ее родителей: папу – ученого-биолога и маму – домохозяйку. Была осень, сбор винограда, и свадьбу гуляли на родине жениха, в восточной провинции, где названия деревень звучат так же, как названия местных вин.
Родители уехали, а Шурочка с Вовой-Ладо счастливо зажили в окраинном районе, по дороге в аэропорт.
И вот теперь Шурочка, высокая, статная, светлоглазая, настоящая сибирячка, стоит, обнимая руками большой живот. Через месяц ей рожать.
Мы наперебой говорим:
– Ты зачем пришла, со своим животом-то?
– С ума сошла, что ли?
– Где Вова-Ладо?
– Куда твоя свекровь смотрит?
– Говорят, газы применяли, тебе дышать этим нельзя!
Как будто остальным можно. Так мы стоим и галдим, и в это время спускается Вова-Ладо. А Ираклия все нет.
Вова-Ладо, увидев Шурочку, меняется в лице, машет руками и кричит, как помешанный, зачем она вышла из дому. Он стоит и кричит страшными словами, а Шурочка смотрит на него и улыбается, и глаза ее светятся от счастья.