К третьему курсу центр тяжести моих интересов перемещается во флигель, где расположена кафедра художественного перевода. Флигель стоит чуть на отшибе. Наверно, поэтому «разгул демократии» принимает здесь просто неприличные, сообразуясь с эпохой, размеры. Здесь проходят семинары переводчиков с языков народов Советского союза (звучит громоздко, как и само здание, так неаккуратно рухнувшее спустя несколько лет).
Перевод – эзопов язык советской литературы. Какие только контровые чувства и мысли не протаскиваются на страницы журналов и книг под благородным прикрытием перевода с языков братских республик…
Годы моей учебы совпадают с семинаром переводчиков с языка одной особенно избалованной российскими поэтическими привязанностями маленькой, по имперским меркам, Страны. Эта Страна – православный российский форпост. И Поэтом поверх всего туда проложена дорога.
А на четвертом курсе я влюбляюсь. В преподавателя с кафедры советской литературы. Подобное у нас в институте периодически случается. Один раз такая история закончилась браком. Но это было давно, задолго до моего поступления. И думаю, это апокриф, сложенный поколениями студенток.
Мой избранник худ и сутул. У него глаза глубоко оскорбленного окружающей действительностью человека. Студенты между собой зовут его «разночинцем».
«Она его за муки полюбила, а он ее за состраданье к ним». Наш случай. Я быстро впадаю в транс и начинаю существовать по инерции. Сознание возвращается ко мне, только когда он входит в аудиторию. После окончания лекции я опять погружаюсь в транс и думаю лишь о том, увидимся ли мы вечером. Как, например, вчера.
Вчера мы с «разночинцем» долго гуляли по осенней ненастной Москве, потому что пойти нам было некуда. Вчера ни у кого из его друзей квартира не была свободной. И мы под мелким, то прекращающимся, то опять накрапывающим дождем ходили допоздна по арбатским переулкам. Здесь я и на улице чувствую себя как дома. В освещенные изнутри окна видна жизнь. Из форточек доносятся домашние звуки и запахи. Эти запутавшиеся сами в себе переулки – наше спасение. Например, в продуманной, аккуратно расфасованной питерской симметрии мы бы долго не продержались. А вчера мы бродили и бродили, держась за руки. И руки, которыми мы держались друг за друга, его левая и моя правая, примерзли друг к другу, как в детстве на морозе язык неосторожно примерзал к металлической ручке двери. Я, и повзрослев, осталась любительницей экспериментов.
– Брось ты его. Ничем все это не кончится, – встряхивая короткими светлыми волосами, говорит моя подруга и однокурсница москвичка Лёля, когда мы сидим с ней на кухне и пьем горячий чай, а за окном стеной стоит дождь, и желтые листья клена лупят ладонями в окно Лёлиного третьего этажа, точно утопающие в корабельную переборку. Скоро они затихают.