– Я Александру Михайловичу сказала, он сделал по возможности.
– Молодец. Вижу. Оба молодцы. Туда генераторы.
– Это плохо. Потому как без девок тогда не обойтись. Причем самых‑самых.
– Ты видишь какие‑нибудь другие варианты? Нет? Тогда пойдем дальше. По железной дороге часть грузовиков, понятно, в уже собранном виде, хотя бы четверть. За…
– За качеством закладки – Проследить. Прослежу, уж если уж "у".
– Двигатели и шины там, кстати, нормальные, потому как особые никакого смысла разрабатывать не было, поточная продукция.
– Уж это я, как‑нибудь, в курсе.
Прототип VI: образца 41 года
Сказать, что месяц август года от рождества Христова 1941 был страшен, значит не сказать ничего. К этому месяцу трещины от таранного удара 22 июня пронизали всю непомерную толщу гигантской страны. Трещины во всех опорах строя, сколько бы их ни было. Трещины в сложившихся межчеловеческих отношениях. Трещины в обществе, в организационных принципах, в самых устойчивых убеждениях. Трещины в людских умах. Казалось, что опоры не осталось ни в чем, и мир разваливается на куски, словно прозвучали трубы Страшного Суда, и небо стало – как кровь, и твердь земная – как болото, и скалы – как зыбучий песок. Как в дурном сне, к чему бы ни тянулись руки власти, в чем бы ни пытались найти спасение, все либо пропадало, как мираж, либо напрочь отказывалось действовать. Казалось, что на страну напали не обычные существа из плоти и крови, а какие‑то полчища черных магов, при встрече с которыми разум помрачается и сердца теряют твердость, все цепенеет и рассыпается, а громадные армии тают, как кусок льда в печи, без следа. Вот тогда‑то, убедившись, что обычные меры не помогают, советское руководство решилось на небывалое: по решению ГКО на восток страны, за Волгу, на Урал, в Сибирь и Среднюю Азию отправились сотни, тысячи колоссальных предприятий. И тогда‑то черный от недосыпания Малышев во многом неожиданно даже для себя сказал:
– Считаю, что наряду с предприятиями юго‑западной Украины в первую очередь на восточные базы должен быть отправлен 17‑й завод.
Для товарища Сталина это вообще не подлежало сомнению, было некой аксиомой, которую он и обсуждать‑то не собирался, и вещью самоочевидной. В его планы входило, вне зависимости от результатов нынешнего заседания и принятых решений, попросту отдать приказ на перебазирование. Но, поскольку слова эти первым сказал все‑таки не он, особого рода подозрительность вспыхнула в нем со всей мгновенностью безусловного рефлекса, и он спросил, не мог не спросить, потому что иначе не был бы Сталиным: