В голове вертелись две мысли.
Первая касалась Ван Вейтерена. Ему предстояло на следующий день встретиться с комиссаром, и он сознавал, что придется объяснять тому, что они по-прежнему топчутся на месте. По-прежнему — после трех недель работы — не имеют ни единой зацепки в поисках убийцы его сына. Он, естественно, сообщит о том, как убили Веру Миллер, но хвастаться-то здесь особенно нечем.
Придется признаваться, что они не знают, в чем тут дело. Понимают не больше, чем карась в Библии.
Вторая мысль была об Эве Морено.
«Каким же я бываю отвратительным хамом, — думал он. — Не всегда, но временами. Пообещал ей десять сценариев связи, о которой не имею ни малейшего представления, а потом еще и оскорбил».
Оскорбил и сунул нос в совершенно не касающиеся его дела.
Тоже хреново.
В два часа он встал и позвонил ей.
— Ты спишь? — спросил он. — Это Рейнхарт.
— Слышу, — отозвалась Эва Морено. — Нет, я бодрствую.
— Извини меня, — сказал Рейнхарт. — Я, собственно, звоню, чтобы попросить прощения… я отвратительный хам.
Она мгновение помолчала.
— Спасибо. За извинение. Хотя ты не такой уж хам. Я просто была не в себе. Это моя вина.
— Хм… — произнес Рейнхарт. — Мудро. И поучительно. Двое взрослых людей сидят посреди ночи и обмениваются извинениями. Вероятно, что-то с пятнами на Солнце, прости, что позвонил… тьфу, дьявол, я опять извинился.
Морено засмеялась.
— Почему ты не спишь? — спросил Рейнхарт.
— Ищу десять возможных связей.
— Надо же. Сколько нашла?
— Ни одной.
— Отлично, — сказал Рейнхарт. — Посмотрим, что получится у меня. Спокойной ночи, увидимся завтра под холодной звездой волхвов.
— Спокойной ночи, комиссар. Кстати, почему ты сам не спишь?
Но Рейнхарт уже положил трубку.
23
Ван Вейтерен неотрывно смотрел на неторопливое движение фосфоресцирующей секундной стрелки вокруг циферблата. Он провел за этим занятием уже довольно много времени, но каждый новый оборот был все-таки новым. Внезапно ему вспомнилось, что давным-давно, в предпубертатном возрасте — если такой у него вообще был, — он бессонными ночами занимался измерением пульса. Решил проверить пульс и сейчас.
Пятьдесят два в первую минуту.
Сорок девять во вторую.
Пятьдесят четыре в третью.
«Господи, — подумал он. — Сердце тоже выходит из строя».
Он полежал еще несколько минут, не считая пульс. Ему бы хотелось, чтобы рядом была Ульрика, но она ночевала у детей в Лувинген. Или, во всяком случае, у одного из них. У восемнадцатилетнего Юрга, единственного, кто еще не покинул родительский дом. Ван Вейтерен понимал, что сыну она тоже должна уделять какое-то время. Несмотря на то, что речь, похоже, шла о необычайно здравомыслящем молодом человеке. По крайней мере, насколько он мог судить; они встречались всего три раза, но все указывало именно на это.